Ночные тайны

Но в середине 90-х внезапно появились совершенно другие типы. Это были перезрелые мужчины в мятых костюмах, купленных в магазине «second hand» за час до посещения издательства. Они бросали свои легковесные рукописи с таким видом, будто у них не так уж много времени и они очень заняты другими делами. Писали они как бы между прочим, работая диджеями, артистами, устроителями выставок или частными предпринимателями. С их точки зрения, рукопись была маленьким шедевром и свидетельствовала об их пристрастии к театральным эффектам. «Каждое выступление перед читателями — это представление», — сказал один из таких писак. Это высказывание стало в издательстве крылатой фразой. Как ни странно, старику такое поначалу нравилось, однако позже, когда эти выскочки появились на титульном листе «Шпигеля» как шикарно одетые чистоплюи, гордые тем, что они чьи-то потомки, отец больше не хотел с ними работать. «Мне нужны парни, а не чьи-то внуки», — сказал он и отдал приказ, запрещающий иметь дело с их агентами: «Молодых авторов, которые присылают вместо себя своих агентов, я не хочу больше видеть». Тогда это прозвучало как окончательное и жесткое решение, но, как всегда, отец позволял переубедить себя при помощи одного-единственного женского взгляда. Лина Эккель так и сделала. Отец одно время был от нее без ума.

Хойкен вымыл руки. Эти кёльнские напитки пробуждали в нем сплошные воспоминания, которые невозможно было удержать в себе. Их хотелось кому-нибудь рассказать, такими свежими и злободневными они вдруг оказались. Георг вынул из портмоне монету в два евро, бросил ее в белую тарелку у входа и пошел, насвистывая, снова наверх, за свой столик. Толстая папка Петера Файля все еще лежала рядом с пустыми приборами, как будто на ночном столике в спальне. Хойкен сел и заказал еще одну, последнюю порцию можжевеловки. Его переполняли воспоминания, и он хотел докрутить фильм до конца, поэтому позволил себе еще глоток. А может, он просто боялся, что его хорошее настроение вдруг исчезнет.

Лина Эккель… Отец знал ее как работника галереи и переводчицу, поэтому был заинтригован, когда она вдруг выступила в качестве агента. Чаще всего они встречались в обеденный перерыв и исчезали в каком-нибудь кафе. Согласно их общему ритуалу, отца приглашала Лина. Она выбирала для переговоров всякий раз новые рестораны и уютные уголки, при этом отец всегда выдавал аванс, уходя оттуда без нескольких сотен тысяч, как будто попадал не к Лине, а к разбойникам. Ему так нравились ее лаконичность, напор и дерзость, с которой она вымогала у него эти большие суммы, что ей не составило большого труда добиться отмены приказа относительно агентов. Однако, по-видимому, отцу еще больше нравились ее экстравагантные наряды, длинные платья с боковым разрезом, чулки-сеточки, цветные очки, плакатный оттенок ее губной помады… да буквально все.

Отец очень любил и умел знакомиться с женщинами, но, поразительно, на Лину это не распространялось. По непонятным причинам он всегда боялся ее и остановился на одной встрече в месяц, причем каждый мог бы поспорить, что он добивался ее расположения, потому что если отцу нравилась женщина, он сразу бросался на приступ. Никто не мог от него спрятаться — ни сотрудница издательства, ни, тем более, писательница, за которой, если она была ему интересна, отец начинал настойчиво ухаживать, с цветами и телефонными звонками. Многие из слабости уступали его натиску и потом были рядом с ним несколько недель или месяцев. Он называл их «часть моего пути». Многие ожидали, что от этого они быстро продвинутся по служебной лестнице, но очень ошибались, потому что именно подружки отца сразу выходили в издательстве из доверия. Иногда доходило до ссор между его избранницами, когда отец принимался за новую писательницу, тогда как старая еще была уверена, что фаворитка — она. Такая ситуация чаще всего заканчивалась потоком слез в каком-нибудь уединенном кафе, что нередко приводило к тому, что эти писательницы сходили со сцены и больше ни одной их книги в издательстве не видели.

А мама, как она выносила все это? Долгие годы она игнорировала подобные истории и молчала. У отца для всех своих выходок имелось алиби, и никто в доме о его похождениях не упоминал.