Ночные тайны

— После войны он ринулся в Соединенные Штаты. Тогда американские писатели и большая история значили для отца все. В начале 60-х появилось новое поколение молодых немецких авторов, конечно, уже не того уровня, зато их читали даже в самой отдаленной провинции, и прежде всего в школах. Конечно, с рассуждениями о том, что литература умерла, распространившимися в конце 60-х, отец ничего поделать не мог. Еще в 70-х и начале 80-х он боролся с разрушительными последствиями этого антиэстетического слабоумия. Это были годы, которые я бы назвал годами поиска. Годы, которые прошли в упорном завоевании утраченных территорий. И все-таки он не сдавался и все время богател.

Хойкен слушал, как его брат упрямо выдвигает свои теории. Эти теории рождались у Кристофа экспромтом, и он с таким воодушевлением погружался в красоту их риторического построения, как будто сам находил их неотразимыми. Поначалу он брал три-четыре понятия и носился с ними, пока не затирал до дыр. Со временем он стал предварительно обдумывать свой поток красноречия, чтобы потом выдавать его за импровизацию зрелых и умных доводов. Но еще вероятнее, такие идеи были своего рода обработкой прочитанного. Иногда, как в этом случае, он добавлял что-нибудь для усиления эффекта. На сей раз это был «привет из кухни», который должны были принести вслед за вином. Хойкен не знал точно, что это будет. Наверное, что-нибудь маленькое, политое бульоном и блестящее.

Теории Кристофа, непонятный «привет из кухни» и в придачу «Sancerre», вкусовые оттенки которого ему предстояло сейчас оценить, — все это для Хойкена было уже слишком. Он бы с большим удовольствием заказал сейчас кёльнского, рассказал о своем сыне и его преклонении перед Лукасом Подольски[20], но, увы, до этого дело не дойдет. Откуда-то из глубины зала послышалось «Je suis comme je suis». Хойкен узнал эту мелодию с первых аккордов. Он слушал и пробовал вино, он кивал и соглашался, а музыка тем временем заполнила все помещение так, что он замер, словно оглушенный. Отцу иногда хотелось послушать этот шансон в дороге, Secondo на этот случай всегда возил с собой старую кассету. Ему нравилась выразительность и гордый характер песни и, конечно, голос Джульетты Греко[21]. Сухой тон неприступной женщины, которая просто идет одна по парижским улицам. Когда старик слушал песни, он всегда подпевал. Это была единственная мелодия, которая у него действительно получалась. В сущности, он был немузыкальным или просто противился музыке, как утверждала мама.

— Наш «привет из кухни», — тихо сказал владелец ресторана и посмотрел на маленькую тарелку с такой любовью, как будто это был беспомощный младенец в люльке. — Сегодня это каннелони, наполненный кремом авокадо и ароматизированный сиропом-эссенцией плода пассифлоры.

Оба брата подняли головы и поблагодарили почти одновременно. Однако общность этих движений вызвала в Хойкене такое беспокойство, что он поспешил напомнить Кристофу о его размышлениях.

— Итак, отец богател, — заметил Георг. — Что ты имел в виду, когда сказал, что он богател?

— Да, именно, — произнес Кристоф. — Я говорил о жизни отца во всех ее измерениях, о его стратегии разведчика новых территорий, о его гениальной способности думать не сегментарно, а комплексно.

Хойкен попробовал сдержать легкую ухмылку, но ему это не удалось, губы его не слушались.

— Что такое? — спросил Кристоф. — Что смешного я сказал?

— Это к тебе не относится, — ответил Хойкен, — это каннелони развеселил меня. Не могу постигнуть, как такая крошечная штука может иметь такой концентрированный вкус? Я почти насытился.

— Ты прав, это поразительно.

— Сироп очень сладкий, чтобы сделать терпкий крем утонченнее. У него все же сохранился пикантный вкус, только он лучше, резкая терпкость перебивается, так что можно даже насладиться вкусом авокадо.

Кристоф изучающе посмотрел на Хойкена. Казалось, он удивлялся, что его брат так долго разглагольствует о каннелони, а может быть, его поразил жуткий лексикон Георга. Во всяком случае, брат разозлился, что в его рассуждениях опять вышла заминка.

— Отец богател, — сказал Хойкен, стараясь на сей раз казаться серьезным и внутренне наслаждаясь голосом Джульетты Греко, который манил уже одним намеком на мелодию. Возможно, и затейливые арии Магдалены раньше воспринимались так же, как камерный шансон, хрупкий и безмятежный?

— Латинская Америка… — продолжал Кристоф уже более громким голосом. Все это его раздражало. — После унылого периода засухи 70-х и начала 80-х отец устремился в Латинскую Америку. Это было повторное открытие романов о сельской жизни и семье. Никаких эпических произведений, только обозримые, хорошо связанные между собой истории, богато разукрашенные и, чаще всего, излишне эмоциональные.