Ночные трамваи

Баулин невольно отступил к стене, хотел крикнуть Урсулу, что не врет, что не может врать, он всегда был честен, и все об этом знают. Но не мог ничего произнести. А Урсул перекинул на плечо пиджак и пошел через узкую комнату. Тяжелые солдатские ботинки гулко били по полу. Хлопнула дверь.

Баулин еще долго стоял у стены, пытаясь проглотить то, что ему мешало. Потом, словно боясь чего-то, на цыпочках подошел и затворил дверь кабинета. «Что же сейчас? — рассеянно думал он. — Что же сейчас?» И вспомнил про докладную. Надо писать… Обязательно надо писать. Он отыскал на столе председателя ручку и несколько листков чистой бумаги.

Сел, обмакнул перо, но в голове все было ватным. Напрягаясь, пытался придумать, с чего начать, однако не мог собрать слова в какую-нибудь фразу. «Надо!» — приказывал он себе. Наконец вывел вверху, в правом углу: «В районный комитет партии». А что дальше? Надо успокоиться, надо прийти в себя. Он закурил и стал ходить вокруг стола. Его трясло, и становилось то жарко, то морозно. «Заболел я», — подумал Баулин. Если у него что-то серьезное, то положат в больницу. Да и сейчас можно сослаться на болезнь и уехать. Но тут же понял: как бы ни был он болен и что бы вообще с ним ни случилось, все равно от него потребуют отчета. И он должен будет дать его, потому что иначе из какой-то огромной цепи выпадет звено, и тогда уж не будет того цельного, ради чего была минувшая ночь.

И Баулин отчетливо увидел, как исписанный его строгим, мелким почерком лист ложится на стол Гололобова с прочими такими же, поступившими из других сел. Там соберут их вместе, и из многих появится одна бумага, которая уйдет в Кишинев. Другие люди ее прочтут, продумают и узнают, как было в июльские сутки 1949 года по всей Молдавии. Они тоже составят бумагу, в которой село Пырлица лишь упомянется, а может, даже его опустят. И эта бумага пойдет дальше и будет идти до тех пор, пока не попадет на самый высокий стол. Ее принесут туда с другими докладными, в которых говорится, о чем пишут и не пишут в газетах: о новой домне, о постройке каналов, о неполадках среди ученых и еще много о чем. И, наверное, среди всех этих дел та бумага не покажется такой уж значительной и важной, какой была она, когда ее скрепляли подписями, клали в большой конверт и припечатывали сургучом.

Подумав об этом, Баулин решительно взял ручку и обмакнул перо в чернильницу. И тут выбили ногой дверь. Она с треском хлопнулась о стену. Цепляясь за косяк, ввалился Кындя. С толстой губы к подбородку тянулась пьяная слюна. Милицейская гимнастерка была порвана, обнажилась грязная, с редкими длинными волосками грудь.

— Начальник, — захрипел он, выпучив глаза, — пистолет дай, начальник…

Баулин швырнул на стол ручку, крикнул:

— Вон отсюда!

— Гонишь? — отступил Кындя и вдруг повалился на колени, всхлипнул: — Убьют! — Он пьяно плакал, облизывая губу, и вопил: — Убьют!.. Дай пистолет, начальник!

Баулин с трудом поднял его, подхватил под мышки и поволок к двери. Кындя не сопротивлялся.

Баулин захлопнул за собой дверь, накинул крючок, сел к столу и тупо уставился в лист бумаги.

За окном небольшая пыльная площадь, церковная ограда, распятье у колодца. Садилось за хатами солнце, и лениво шли гордые волы, таща скрипучую арбу. «Что же писать?» — спросил он себя. И сразу все снова расплылось, и он почувствовал, что не сможет выбраться из этой расплывчатости и найти ответ.

Так Баулин просидел в сельсовете до вечера, пока не подошла за ним машина.

В городок приехали, когда луна медным шаром села на колокольню. Небо вокруг нее было дымным, и этот желтоватый дым тек на землю. И акации вдоль улицы, и мазанки, и котельцовые дома под черепицей утратили свои четкие очертания.

Машина остановилась у райкома. Окна в нем были темны. Там или не дождались Баулина, или решили, что докладные надо собирать утром.

Баулин вышел из машины. Его знобило, и квадратные плитки тротуара слегка покачивались под ногами, будто были на плаву. Пройдя несколько шагов, Баулин постоял, чтобы обрести твердость в ногах. Слышалось, как неровно, сбиваясь с такта, стучит движок на электростанции. В клубе, наверное, шло кино, и оттуда доносились хрипящие, с металлическим скрежетом голоса, а в той стороне, где было депо, натруженно пыхтел маневровый паровоз. Все эти звуки скрещивались здесь, в центре городка, и отдавались слабым эхом за притихшими, с черными окнами домами.