Ночные ведьмы

Ну вот, наконец-то сейчас будем в Новосадах. Может, встретим там прежних знакомых? Диму, например. В сорок четвертом он был мальчишкой, но я узнала бы его по глазам — тогда они перевернули во мне всю душу. А тихие слова и сейчас слышу: «Батьку убили, а мамку с сестренкой угнали в неметчину»… Вернулись ли они оттуда?

Еще издали завидев деревню, понимаю, что едем напрасно.

— Нет, это не наши Новосады, — разочарованно произносит Руфа.

— Да, «типичное не то», как говорится, — соглашаюсь с ней.

Остановились у околицы. Нет ни реки, ни широкой улицы. Несколько домиков разбросаны в беспорядке по холмистому месту.

— Поворачивай назад, — без дальнейшего промедления просим Лешу.

На обратном пути в селе Валевка задержались около группы рабочих, ремонтировавших дорогу. Поделились с ними своей бедой, спросили, не знают ли они еще одних Новосад на Немане. Чтобы не вызывать никаких сомнений нашими расспросами, коротко рассказали, кто мы, и подтвердили свои личности документами. Мужчины — здесь были и пожилые, с бородами, и молодые парни очень заинтересовались нашим рассказом. Видно было, что они от души хотели помочь нам. Старательно перебирали в памяти названия всех известных им в этой округе деревень, спорили между собой. Но что поделаешь, если нет здесь больше Новосад!

— Я видел девушек-летчиц во время войны, — говорит вдруг один из рабочих. — Здесь, в Белоруссии, летом сорок четвертого года.

Со вновь вспыхнувшей надеждой обращаемся к нему. Туркевич Александр Михайлович был партизаном. Без каких-либо наводящих вопросов он охотно выложил нам все, что запечатлелось ему о той короткой встрече с женским авиационным полком. Его особенно поразило, как маленькие двукрылые самолетики, легко коснувшись земли, почти сразу же останавливались и «подъезжали» прямо к домам, становились хвостом к забору.

— Вы хоть и мужскую форму носили, но она очень ловко сидела на вас. Только сапоги великоваты были, — припомнил Александр Михайлович даже такой штрих.

— Но где это было? В каком месте вы с нами встречались?

— Не помню… — разводит руками бывший партизан. — Двадцать лет ведь прошло.

Потом, спохватившись, говорит:

— Вы поезжайте в Кореличи, отыщите там в горпоссовете Железняковича Павла Арсеньевича. Он в войну был комиссаром партизанского отряда. Может быть, подскажет вам.

Пыльная «Волга» опять остановилась у здания Кореличского местного Совета. Постучались в единственную незапертую дверь.

— Пожалуйста, войдите!

Навстречу нам из-за стола поднялся высокий, крепко сложенный человек. На груди целый ряд орденских ленточек. Мужчину еще не хочется назвать пожилым, и в то же время чувствуется по каким-то неуловимым признакам, что 1917 год застал егр не в люльке.

— Вы Железнякович? — почему-то догадываемся мы.

— Он самый, — протягивая руку, отвечает Павел Арсеньевич.

Внимательно выслушав рассказ о поиске Новосад, Железнякович на минуту задумался. Потом не спеша, но убежденно произнес:

— Тут какое-то недоразумение. Либо вы ищете не в том районе, либо село называется иначе.

Мы окончательно пали духом. Да-а… Надоело, видно, удаче ездить с нами. Бросила на произвол судьбы…

Впрочем, можно ли в данном случае говорить о произволе этой не всегда милостивой особы? Ведь если бы мы не потеряли Новосад, то не нашли бы Железняковича. Знакомство же с ним вознаградило нас за потерю.

Павел Арсеньевич Железнякович — коренной житель здешних мест. Примечательно, что своей биографией он будто намеренно обобщил наиболее характерные и лучшие качества белорусского народа. С такими людьми нередко встречаешься на страницах книг, на экранах кино. «Типичный образ», — говорят о них. И все-таки, когда случайно вдруг сталкиваешься с ними в жизни, ощущаешь их рукопожатие, слушаешь их, то почему-то всегда немного удивляешься: «И в самом деле есть такие?»

До 1939 года Железнякович успел отсидеть 13 лет в тюрьмах панской Польши, как «особо опасный политический преступник», осужденный на пожизненное заключение. Революционную теорию начал изучать еще 15-летним подростком с романа Горького «Мать», а потом доучивался в тюрьмах на «Капитале» Маркса, Осенью 1939 года польское правительство, убегая от надвигающейся немецкой фашистской армии, забыло прихватить с собой ключи от Равицкой тюрьмы. Друзья открыли дверь камеры — последней тюремной камеры в жизни Павла Железняковича.