Ночные ведьмы

Когда наши взгляды скрещивались за шахматной доской (а шахматные баталии были особенно частыми именно здесь, в Сеще), я видела, как от этого основного луча брызгали лукавые с хитринкой искорки. Когда же летчица брала в руки мандолину и разучивала что-нибудь трудное, мне казалось, что именно тот упорный луч управлял ее пальцами. Я не видела ее глаз в момент боя с вражескими зенитками и прожекторами — никто не может заглянуть в глаза летчицы в такие минуты. Никто, кроме разве смерти. Но я уверена, что луч воли светился тогда всеми огнями ярости.

В марте 1945 года я увидела эти глаза на фоне белой подушки в госпитальной палате. В них влажно блеснула радость. Но потом я с тревогой заметила, что тот, самый сильный луч едва пробивается сквозь тугую завесу боли и отчаяния.

…В ту ночь многие наши экипажи не вернулись с задания. Сумасшедший ветер, неожиданно задувший с Балтики, принес тяжелые тучи липкого снега. Фантастический вихрь смешал землю с небом и понес фанерные самолетики в неизвестном направлении. Не видно было никаких ориентиров, ни земных, ни небесных, чтобы определить, куда сносит. В снежном смерче все кружилось, кипело, бушевало. Это было как светопреставление. Чудом ли, нет ли, все экипажи приземлились благополучно в разных местах — кто на поле, кто на дороге, кто на льду озера. Поутру они слетелись в полк. Не было только летчицы Клавы Серебряковой со штурманом Тосей Павловой. Несколько дней полк жил в тревоге — о подругах не поступало никаких вестей. Наши поиски были безрезультатными. Когда начали гаснуть надежды, с другого фронта пришла весть: там в армейском госпитале лежат две тяжело раненные летчицы.

— Аронова, лети немедленно, — приказала мне Бершанская, — это, наверно, наши.

Я мчалась на полных газах. Но все казалось, что самолет летит медленно.

И вот я сижу у их коек. Клава лежит неподвижно, бледная, ей трудно говорить. Штурман Тося Павлова, тоже прикованная к постели, с передышкой рассказывает:

— Почти от самой цели, от Данцига, мы летели в снежном буране. Земли не видно, решили придерживаться только курса. А ветер, оказывается, был шквальный… Когда горючее подошло к концу, снизились, стали искать место для посадки. Я выстрелила ракету, другую. Присмотрели площадку, вроде ровная. Клава делает заход. Все идет хорошо. Вдруг самолет заваливается, треск, удар и дальше уж я не помню… Очнулась утром от каких-то толчков. Смотрю — лежу в снегу, а рядом стоят несколько мальчишек и палками откапывают самолет из-под снега.

— Дети, мы живые… — набравшись сил, сказала я. Ребятишки перепугались, услышав голос. Побежали в поселок, привели взрослых. А Клава-то все еще без сознания была… Вот так мы и оказались здесь.

— Но что же случилось в момент посадки?

— За провода, оказывается, зацепились…

Среди беснующейся пурги можно ли разглядеть тоненькую ниточку проводов!

…Год спустя, уже после войны, несколько наших однополчанок, которые учились в ВИИЯКА, шумной толпой ввалились в одну из палат главного военного госпиталя в Москве. Клава Серебрякова только-только начинала учиться ходить. Переломанные ноги, окостеневшие суставы не хотели подчиняться. Но в ее глазах уже отчетливо светился хорошо знакомый мне луч вместе с колючим упорством и радугой надежды. «Будет ходить!» — поверила я тогда.

Через несколько лет в Москве, в театре Советской Армии, проходила встреча бывших летчиц с юношами и девушками столицы. Молодые москвичи с интересом слушали выступающих.

— Слово имеет бывшая летчица 46-го гвардейского Таманского полка, ныне учительница из города Октябрьского, Клавдия Федоровна Серебрякова, — объявил председательствующий.

Клава легко взошла на трибуну, и в притихший зад блеснул из ее глаз все тот же сильный, яркий луч — луч воли. Она говорила хорошо, с огоньком.

— Приезжайте к нам в Октябрьский! — обратилась Клава с призывом к сидящим в зале. — Город молодой, строится, работы на всех хватит!

В перерыве я подошла к ней и по-дружески, как всегда было между нами, сказала:

— Молодец, Клава-джан (так ее звали близкие подруги в полку). Твоей энергии может позавидовать любая молодая девушка. Только вот располнела ты зря. Много, наверное, сладкого ешь?

— Понимаешь, Рая, в мире столько вкусных вещей, у меня же совсем нет силы воли, чтобы запретить себе их есть!

А в глазах — хитринка…

В Брянске у машины отказал стартер. — Сдает старушка, устала, открывая капот, с сожалением говорит Леша.

Теперь он заводит мотор ручкой. На нас бросают кто удивленный, кто насмешливый взгляды — «Волга», а заводится как грузовик!

Проехали Рославль, без остановки прошли через Смоленск. Около Орши уже под вечер со вздохом облегчения выехали на Минское шоссе. Теперь до Озерец рукой подать.

Как всегда перед узловым пунктом, начинаем приводить в порядок вещи в кабине и себя. Причесываемся, оправляем платья, вытираем пыль с лица и рук специальным дорожным лосьоном. Мы хотим предстать перед отцом с матерью свежими и красивыми. Руфа, смотрю, даже губную помаду достала. А у меня вот один случай на всю жизнь отбил охоту красить губы.