Ночные ведьмы

Руфа забеспокоилась. Напряженно всматривается вдаль, оглядывается по сторонам. Я уголком глаза наблюдаю за ней. В ее серых глазах плещется тревога и смятение. На виске бьется голубая жилка.

- Кажется, вот здесь, - неуверенно говорит она. Останавливаемся. Все выходим из машины. Руфа как-то растерянно смотрит вокруг. Мы с мужем деликатно отходим в сторонку: пусть Руфина минуту побудет наедине со своей военной судьбой. Она волнуется: то подойдет к низине за дорогой - "а где же болото?", то влево посмотрит, в сторону станции - "она тогда горела", то повернется к виднеющемуся справа вдалеке лесу. Места как будто те же, и в то же время что-то не то...

Ну конечно же, Руфинка, здесь много изменилось за двадцать лет. Вон дом строят, вот здесь пролегла новая дорога, там прошла линия электропередач. А почему нет болота за дорогой, так это понятно - сейчас август, а тогда, в сорок третьем, была весна. Первое мая.

- Да, это было все-таки здесь... - шепчет Руфа. Обернулась, ищет нас глазами. Очень похоже, что она только сейчас вспомнила о своих попутчиках. На ее ресницах, вижу, блестят слезинки. Она смущенно и будто виновато улыбается.

- Думала ли ты, когда ползла ночью, что спустя двадцать лет проедешь здесь на машине? - спрашиваю ее.

- Именно в такой конкретной форме я не думала, конечно. Но я была уверена, что мы освободим нашу землю и что, может быть, мне доведется побывать в этих местах после победы. Где-то глубоко здесь, - она указывает на сердце, - я, наверно, давно мечтала пройти по этой земле вот так, с поднятой головой, а не ползком, как тогда.

Руфа широко разбрасывает руки, будто хочет обнять высокое солнце, со счастливой улыбкой шагает по дороге.

- Как хорошо идти по своей земле!

Наша "машина времени" катит по горячему асфальту на Краснодар.

- На траверзе станица Киевская, - сообщает Руфа и многозначительно смотрит на меня.

- Настал и мой черед, хочешь сказать? - невесело усмехнувшись, отвечаю вопросом на ее взгляд. - Заезжать не будем, ну ее...

Упоминание этой станицы вызывает у меня в памяти неизменно одну и ту же картину.

...Катя Пискарева, дорогой мой Пискарь, ты тоже, конечно, не забыла ту черную мартовскую ночь сорок третьего года? Мы только начинали летать на эту страшную "Голубую линию". Но мне, твоему штурману, никогда не было страшно с тобой, я безгранично верила в твое изумительное летное мастерство. Ты здорово умела маневрировать и в слепящих лучах прожекторов, и в диком хаосе зенитного огня. Мы долго ходили с тобой в числе "везучих". Но вот в ту ночь... Помнишь, как это было? "Сегодня несколько экипажей будут подавлять зенитные средства противника, облегчая тем самым работу другим", - сказала командир полка во время постановки задачи. Мы с тобой попали в число "нескольких". Сначала все шло нормально - подавляли, как могли, всеми четырьмя бомбами. Но вот среди ночи наша фортуна немного проморгала. Мы попали под ураганный огонь, а прожекторы чуть ли не всего фронта со злорадством вонзились в нас жгучими очами. Но наш самолет шел как по струнке - ты всегда отлично выдерживала прямую на боевом курсе. Мне нужно было еще несколько секунд, чтобы сбросить бомбы на самый яркий прожектор, который мы заранее наметили. Я понимала, Катюша, как трудно тебе было в тот момент - держать в руках управление и свои нервы. Ты же видела, что зенитки бьют метко, уже разворочена левая нижняя плоскость, а мелких пробоин и не счесть. Внезапно откуда-то справа на меня набросился яростный зверь и вонзил мне в бедро раскаленные когти всех четырех лап. Перед глазами закрутилась огненная спираль. И тут же в лицо ударил фонтан света. Из последних сил я рванула за бомбосбрасыватели. Ты бросила самолет на крыло, и он со свистом понесся вниз. Имитация гибели...

- Как вам удалось выкарабкаться тогда из такого переплета? - прерывает мои размышления Руфа.

- Сама удивляюсь. В этом заслуга Кати Пискаревой. Я почти не принимала участия.

- Ну, да. Тебя ведь ранило.

- Я сообщила об этом Кате только тогда, когда пересекли уже линию фронта. Ей и без того трудно было. Левое крыло еле держалось, лонжерон перебили. o