Ночные ведьмы

Теперь домой! Исправили переговорный аппарат, а пока шли до аэродрома, Подина рассказала мне, что она в полете немного задремала, ее разбудил луч прожектора. Осмотревшись, с опозданием поняла, что цель прошли. Стала мне кричать, чтобы я разворачивалась.

- Но ты сидела как каменная и шла все дальше, прямо на Керчь. Тогда я догадалась, что переговорный аппарат испортился, и начала теребить тебя за плечо.

Через несколько минут мы садились. На аэродроме не наблюдалось никакого движения, все самолеты стояли на земле. Полк явно не работал.

- Командир полка приказала вам обеим явиться и ней на доклад, - сказала техник Катя Бройко. - Будет снимать стружку, - предупредила она.

У командного столика я по всем правилам доложила:

- Товарищ майор, задание выполнено!

- Где вы были до сих пор? - подозрительно оглядывая нас, строго спросила командир полка.

- Бомбы сброшены на цель, - дипломатично ответила я.

- Все экипажи вернулись еще от пролива, говорят, что низкая облачность, С какой высоты бомбили?

Мы с Подиной переглянулись. Что ответить? Ведь нарушили указание.

- А они дырки в плоскостях привезли, товарищ майор, - ввернула подоспевшая Катя Бройко. - От своих бомб в основном.

"Вот вредная! - возмутилась я про себя. - Тянули тебя за язык..."

К нашему удивлению, Бершанская не стала ругать нас.

- Какая же все-таки высота в районе цели? - допрашивала она.

- Триста пятьдесят. Над проливом немного меньше, - признались мы.

- Ладно, идите.

Вот так мы и отпраздновали с Полиной 7 ноября 1943 года. К концу ночи облачность приподнялась, и нам удалось сделать еще два боевых вылета...

...Море за окном шумит, шумит. "Помнишь?.. Помнишь?.. - слышится мне в плеске волн. - "...тихо шептала безбрежность и ласкалась изумрудными, дрожащими брызгами к печальному, немому великану"... Помнишь?"

Да, вспомнила.

Как-то в период вынужденного затишья в боевой работе, появилась у нас в этой вот комнатушке - уж не знаю, откуда - книга о символистах, в которой были подобраны отрывки из произведений Блока, Белого и других, а также помещены несколько писем символистов друг к другу. Оригинальный стиль писем привлек наше внимание. Завязался оживленный спор.

Больше того, Наташа Меклин и я дерзнули даже подражать им. Сотворили какую-то невероятно страшную символическую чепуху и шутки ради отослали летчикам бочаровского полка. Как потом нам рассказывали, у них при чтении волосы вставали дыбом.

Подражая символистам, мы с Наталкой начали писать друг другу письма. Одно свое письмо помню до сих пор наизусть.

"Я не знаю, куда ушли бледнолунные тени; я не видела, как трепетали призраки отходящих туманов; и не слышала, как наплывали нежноласковые звуки, рассыпаясь в розовом блеске утренних жемчугов. Грезы дремали. Было загадочно-сладко от мягкого, бархатного дыхания млеющей полутьмы. Но кто-то поспешно и странно-невидимо уже сматывал паутину сновидений в огромный шелестящий шар, и от этого становились осязаемы тонкие кружева мечты.

Постепенно тишина таяла в поющем хрустале звонко-голубой дали, а в необозримой выси ликующе вспыхнула лучистая беспредельность. Стало совсем ясно. Блеск.

Тонкие стрелы взметнулись вверх, и желанно открылась агатовая глубина. Из-под алмазных снегов брызнул коралловый смех. Ломко изогнулась линия мысли. В туманную задумчивость чуткого покоя начал вплетаться мелкий бисер серебряного звона. Все заволновалось. Гибкие, дремавшие в неге крылья встрепенулись, приоткрыли теплую белизну, и от нее пахнуло опьяняющей, манящей тайной.

А совсем рядом, за глухой стеной, тихо шептала безбрежность и ласкалась изумрудными, дрожащими брызгами к печальному, немому великану...

P. S. Наталка, это я пыталась в символической форме описать момент твоего пробуждения".

- Рая, где ты там пропала? - зовет со двора Руфа. Пока я здесь сидела и вспоминала, они с Лешей беседовали с хозяйкой.

Присоединяюсь к разговору.

- Мы с Домной Ларионовной переписываемся, - рассказывает Полина Ивановна. - Живет она неплохо, дочери и сыновья семьями обзавелись.

- И Витька тоже? - удивленно вырвалось у меня. Как-то не верится, что тот шустрый, озорной, шестилетний Витька стал уже отцом. А давно ли Ларионовна прикрикивала на него:

- Витька, ты, кажу, опять унты надел?

- Так я ж, мамо, не чужие, а Ирины!

У него с летчицей Ирой Себровой была особая дружба. Горести, радости, унты, шлем и даже боевая работа - все было "наше". Витька всегда с нетерпением ожидал по утрам прихода Иры. Дождавшись, расспрашивал о том, как леталось ночью, много ли стреляли немцы, как рвались бомбы. А потом, когда Ира ложилась спать, он надевал ее унты, шлем и ходил по двору, а то и по улице, еле волоча ноги в непомерно большой обувке, но гордый и довольный ведь на нем настоящее летное обмундирование, от которого, казалось, еще попахивало порохом. Но вот однажды заехал какой-то парень с усиками и подозрительно долго разговаривал с Ирой. Саша Хоменко и не догадывался, конечно, что после его визита появится облачко ревности на ясном небе дружбы между его будущей женой и Витькой.