Ночные видения

– Нет! – воскликнул Макиндоу. – Нет. Вам не кажется, что об этом уже все думали прежде? Он думал об этом прежде. Мы не можем убить его. Он не может убить сам себя. И, мне кажется… мне кажется, он даже умереть не может.

– Почему… не может?

Макиндоу ответил не сразу. Кеннет смотрел на своего более старшего собеседника, зажав в ладони сломанный карандаш. Он даже не заметил, как сломал его пополам.

– Он хочет расчесывать, где зудит… Ему это необходимо, – сказал Макиндоу. – У него внутри что-то. Что-то такое, что медленно растет, раздражает кожу, зудит все сильнее и сильнее. И каждый семнадцатый год этот зуд становится просто невыносим, и ему надо почесать, и на Хэллоуин это… не знаю… созревает…

– Что? – сказал Кеннет. – Что?

– Он должен расчесывать, должен все время расчесывать кожу и под ней, – прошептал Макиндоу. – Чтобы это могло выйти.

Кеннет не сводил с него глаз, по-прежнему не понимая.

– Но он должен быть смертен, и если мы…

– Нет, – оборвал его Макиндоу. – Куда денется то, что у него внутри, если он умрет?

Оба замолчали. Прошла минута. Наконец Кеннет встал и бросил обломки карандаша в мусорную корзину возле стола.

– Я… я не могу нарушить указание Орандо, – сказал Кеннет. – Мне нельзя терять эту работу.

– Да, и мне тоже, – сказал Макиндоу. – Но вы молоды, вы себе другую найдете.

– Я не просто завалил диплом врача, – прервал Кеннет. – Меня исключили. Я воровал наркотические вещества. Мне еще повезло, что не посадили. Орандо дружит с моим отцом. Она сказала, что даст мне шанс.

– Но если ничего не предпринять… могут погибнуть люди.

– Ну что ж, я не погибну, – сказал Кеннет и вытер глаза. – Сделаю вид, что заболел. А вы, старина, делайте что считаете нужным. Меня здесь не будет.

– Я не работаю завтра, – сказал Макиндоу. – Никто из старой команды не работает. И, так я думаю, кое-кто из молодых тоже, они почувствовали, что запахло жареным. Завтра многие скажутся больными.

– А как же те, кто выйдет на работу?

– Черт, не знаю я! – взорвался Макиндоу. – Кое-кто из персонала Уикшоу уцелел. Есть такие. Я хочу сказать, у них будет шанс. Больные в новых зданиях могут не пострадать.

– Может быть, ничего и не будет, – сказал Кеннет, – и мы просто сами себя пугаем. Все это предположения. Тут немало сумасшедших, ведь верно?

– Конечно, – сказал с горечью Макиндоу, – но я не работаю завтра, и, уж конечно, вы скажетесь по-прежнему больным.

– Да, – сказал Кеннет. – Я болен. Мне надо сейчас же ехать домой.

Хэллоуин

– Вот это действительно очень интересно, – сказала доктор Орандо. – Никогда ничего подобного не видела. В его истории болезни нет ничего, что бы указывало, что он может быть невосприимчив к обезболивающим.

– Нет, мэм, – ответил брат милосердия, хотя на самом деле Орандо говорила сама с собой. – Гм, он и прежде разрывал ремень, мэм. Считалось, что это невозможно. Его держали шестеро, но он все равно двигался.

– Истерическая сила, – сказала Орандо. Она немного наклонила видеокамеру, стоявшую на треножнике, и убедилась, что Броувард, извивавшийся под ремнями, попадает в кадр. Его руки двигались, как змея, голову которой лопатой прижали к земле, обрубки пальцев пытались зацепиться за края кровати.

– Чешется, – поняла Орандо. Броувард пытался дотянуться до груди. Там была цель, к которой он стремился. Его сердце.

– Я бы попросила вас разрезать халат пациента от шеи до нижнего края грудины.

– Разрезать его халат, доктор?

– Да, именно это я и сказала. Это психосоматическое расчесывание настолько выражено, что мне кажется, оно способно произвести физический эффект. Вчера я видела некоторые признаки сыпи. Покраснение покровов, хотя и недолговременное. Хочу посмотреть, не развивается ли оно далее.

Медбрат кивнул, взял ножницы и подошел к кровати. В это время Броувард особенно напрягся, от напряжения рук канюля капельницы в локтевом сгибе задрожала. Ограничивающие его движения ремни заскрипели, зажимные скобы завизжали, он водил ими туда-сюда по металлической раме кровати.

Медбрат приставил ножницы к началу выреза халата и начал резать, но в это время в коридоре сработала сирена пожарной сигнализации, и ей эхом ответили многие другие сирены в трех зданиях. Частое, повторяющееся «вуп-вуп-вуп».

Все лампы погасли. Когда, мигая, зажглось аварийное освещение, медбрат бросил ножницы и находился уже у двери.

– Идите в главную палату на место, закрепленное за вами на случай пожарной тревоги, – сказала Орандо, схватила трубку телефона, находившегося у кровати, и набрала центр управления больницей. Никто не отвечал. Выждав шесть гудков, она положила трубку и набрала номер снова, нажимая на кнопки мини-фонариком в форме авторучки. На этот раз на звонок ответил запыхавшийся, явно растерянный охранник. Дежурить должны были двое, но многие сотрудники в тот день сказались больными, и Орандо собиралась это расследовать. Вероятно, люди хотели в праздник побыть с детьми, но уж она побеспокоится, чтобы за такой прогул, если не будет представлено уважительных причин, у них вычли дни из ежегодного отпуска.

– Говорит Орандо. Что происходит?