Ночные журавли

Деревня ждала вёдренных дней для покоса. А я ждал приезда брата мамы – дядю Гришу. И даже не встречая его на станции, я тотчас видел, с каким форсом бросает он городскую жизнь прямо с подножки вагона!

– Папа, надену твою рубаху?

Чем старее одёжка, тем лучше! Даже рвань – в ней дед чистил подполье, или шляпа, в которую несли яйца куры – на ладной фигуре дяди Гриши смотрелась великолепно! Чем больше дырок, тем чаще его молодое сильное тело обнималось с солнцем и вольным ветром.

Ему нравилось поминутно спрашивать о чем-нибудь хорошо знакомом, привычном:

– Киянку, папа, там возьму! А пакля? Здесь!.. Мох весной собирали? Влажный будто… Мама, квасу наведи, с черной корочкой!..

Он хватал деревянное долото и забивал паклю меж бревен: «Папа, я доделаю!» Выгребая старую труху, держал ее на ладони и чихал с большим удовольствием, видимо, узнавая запах леса. Затем прикладывал русую паклю в паз и стучал, с оттяжкой, тяжелой киянкой.

Только разница все же была: дед Егор наполнял работу смыслом читаемой книги, а дядя Гриша – просто стуком, который будоражил наш сонный дом.

Душа у дядьки, что скатерть-самобранка! Всегда угостит шуткой, всегда устроит забаву. В нем чувствовалось своеволие каких-то сказочных персонажей: мол, подайте мне здесь и сейчас – облачков, как соленых груздей! Или закат на озере – как крынку шибастого кваса.

Два карих полушария его глаз отражали окрестный мир всегда сверкающим, как после летнего дождя. На любой зов сверстников он бросался, как мальчишка, смеясь, балагуря, вспоминая острую закваску детства, гордясь тем, что не утратил и поныне деревенскую расторопность.

С его приездом всегда устанавливалась погода. По утрам слышался звон – в деревне правили косы.

Помню, раннее утро, туман выбрался на мостик.

С трудом удерживал я собаку за веревку, завистливый скулеж и лай сопровождали нас по всей улице. Дядя Гриша насмешливо пенял соседским псам: вчерась сам бегал, а ныне вон как рычишь!..

За околицей собаку отвязали.

В поля зашли, как в другой мир!

Изнывали кузнечики, перехлестываясь однообразным тембром, качались бордовые шишки кровохлебки на тонких стеблях. Белые чешуйки с острым медовым запахом роняли грозди лабазника.

В тени под березой спрятали бутылки с водой и платок с обедом. Собака легла рядом – стеречь наше! Дядя взял несколько ломтей хлеба и насадил их на острые сломы веток.

Солнце торопило. Густая трава колыхалась, будто в предчувствии, как-то зрительно утекая с поляны мутными цветочными пятнами – от нежно-василькового до молочно-розового.

Мужики зашли с краю березового околка, подняв стальные лезвия над головами. Наметили край, где трава просохла от росы, и принялись косить, идя вниз по склону.

Мне дали деревянные грабли, с узловатой ручкой:

– Держи руку свободнее, а то мозоли натрешь!

Через темный черенок с длинными трещинами я поздоровался со всеми давними родственниками, что держали его когда-то.

Вначале мы с бабушкой ворошили ряды давно скошенной травы, пепельной от дождей. Сквозь жидкие валки проросла уже тонкая зеленая отава, неприятно цеплявшая грабли.

Пахло грибами и осенью.

Холмистая долина залита ярким светом, серебристые волны трав ластились к тихому ветерку, как шерсть кошки к ласковой руке.

– Это кто там? – вглядывается дядя Гриша в лощину за березами.

– Петровы косят…

– Юрка! – застыла коса на взмахе. – Он воровал у меня пескарей с прутка!

Во взгляде шальная мысль: рвануть бы через поля к другу детства! Карие глаза еще больше влажнеют, струйки пота выступают под смоляным чубом.

Дядя Гриша отступил назад, примеряясь к незаконченному полукругу скошенной травы. А бабушка сказала сурово, в назидание внуку:

– Чуть не утопли тогда!..

8

Кто косил траву – знает все волнения земли.

Где полегла мать-мачеха, вывернув молочно-нежную изнанку – влажная низина. Зацепили клубнику – на бугорке гроздь лежит – крупные ягодки с румянцем, а мелкие, бледно-желтые, похожи цветом на старые синяки. А вот срезан куст ромашки: заломились белые лепестки, просыпав желтую пудру на открывшийся камень.

Раскидистым веером падает трава, выдохнув напоследок запах теплого сока. Зеленые стебли на солнце быстро желтеют и вытягиваются, приобретая неживой стеклянный блеск.

Нетронутыми оставляют кусты спорыша. Желто-горчичные цветы – словно из плотной ткани, прошитой мелкими стёжками. Для коровы спорыш горький, но вечером бабушка соберет его «для почек».

А еще мне кажется, что взмахи косы срубают отвесно падающие лучи солнца. Оттого и плывет в воздухе во все стороны золотое тенето.

Знойная муть поднимается к небу, скрывая солнце, будто огненный шар сам стерся весь в золотую соломенную пыль!

Одинокие березы обкашиваются под самые пятки. Дед косит сухо и расчетливо, в момент взмаха всю силу отдавая рукам. Шаг у него мелкий, даже с возвратом.

У дяди Гриши при взмахе рукава рубахи наполняются воздухом, а на спине пузырятся влажные складки. Намокшая рубаха стала по-детски мала: но ему нравится хруст на плечах. Двигается он, чуть пританцовывая, носком правой ноги вминаясь в полегшую траву. Стальное лезвие косы вспотело и залипло мелкими обрезками.