Ноев ковчег писателей. Эвакуация 1941–1945. Чистополь. Елабуга. Ташкент. Алма-Ата

Мария Сергеевна – бледная, какая-то от всего отрешенная, с традиционной челкой русских поэтесс, в черном платье и черных “лодочках”, вышла на сцену и читала свои стихи, заглядывая в ученическую тетрадку. Ее все знали как великолепную переводчицу, а собственные стихи копились “впрок”, переделывались, переписывались, редактировались… Многие из нас вечер М. Петровых в Чистополе восприняли как рождение нового талантливого поэта. Я, как всегда, пришла заранее, устроилась в первом ряду. “Представил” Марию Петровых Борис Леонидович Пастернак. А потом он весь вечер сидел на сцене, вполоборота к залу, забыв, что кругом люди, радуясь каждой удачной рифме, громко выражая свои чувства, ликуя после понравившейся ему строки.

“Мария Сергеевна, у меня к Вам творческая зависть!” – помню, выкрикнул он с непосредственностью школьника, когда она прочла строчки из стихотворения “Соловей”[340].

И еще один портрет, сделанный Н. Соколовой:

Маруся носила гладкую челочку до бровей и темные платьица курсистки украшала старомодными кружевными воротничками. Ходила неслышно, говорила серебристо. Она была из тех поэтов, которых эпоха приставила переводить поэзию народов СССР, трудилась на этом конвейере, зарабатывала на жизнь, а собственные ее стихи оставались в ящике стола. На переводы имелся социальный заказ[341].

Сама Петровых впоследствии вспоминала в своих заметках: