Ноев ковчег писателей. Эвакуация 1941–1945. Чистополь. Елабуга. Ташкент. Алма-Ата

Затем, когда возникла необходимость в эвакуации женщин (это было в июле), я уже находился в армии, но мне удалось проводить Белку. Всю ночь я провел на вокзале: поезд ушел под утро и увез ее навсегда. Потом начался для меня фронт. Письма от нее и детей поначалу были бодрые, спокойные. Она всячески старалась, по-видимому, в тон моим письмам к ней, вносить спокойствие в мои чувства и сознание. А на самом деле в это время, находясь в Чистополе, страшно металась. То, под влиянием отчаянных телеграмм и писем М. И. и ее доверенного лица – недалекого и глупого человека Габо, – хотела вместе с детьми ехать в Тбилиси, то к нашей Марусе в станицу Клетскую (под Сталинградом), то, отвергая и то и другое, начинала убеждать себя, что никуда ехать не нужно. Она буквально не находила себе места, ей начинало казаться, что катастрофа неизбежна, что если она предпримет поездку, то вместе с детьми погибнет в дороге, если же останется тут, то непременно, неминуемо зимой замерзнет или умрет с голоду. Она начала во всем себя ограничивать, все припрятывая и сберегая на завтрашний день. Получаемые от меня и от редакций деньги тоже прятала, не расходовала их, а всем знакомым говорила, что она сидит без денег. После смерти в чемодане у ней нашли более трех тысяч рублей. По тому времени это были большие деньги, и на них она могла в этом городке сделать запасы на всю зиму. От меня она, помимо переводов, имела аттестат на 800 р. ежемесячно.

Дети находились в интернате на все готовом, и за содержание их я платил особо. Это ограничение себя и припрятывание денег – несомненно, есть результат какого-то психического заболевания.

Психическое состояние ее осложнялось еще тревогой за умирающую в это время М. И., от которой поступали письма и телеграммы с проклятиями по адресу дочери, не пожелавшей приехать к ней.

Белка стремилась встретиться последний раз с матерью и в то же время ужасно боялась одной встречи с человеком, который в последнее время ее преследовал. Это – Габо (не помню его фамилии). Пользуясь расположением М. И., он пытался распространять какие-то свои права на Белку. Он в категорической форме предлагал ей “немедленно приехать, иначе она потеряет все”, то начинал пространно уговаривать ее и рисовать ей какие-то туманные перспективы. (Осталась целая пачка его глупейших писем к ней.) Белка терпела его как единственного друга М. И., но относилась к нему с уничтожающим пренебрежением, называя его в разговорах со мной – “дураком, тюфяком” и т. п. Боясь этих встреч и не находя в себе сил отказаться от поездки прямо, как от очень трудного и неосуществимого предприятия, Белка сначала обещала приехать, а потом в своих письмах и телеграммах М. И. и Габо (остались черновики ее писем) стала объяснять невозможность своей поездки материальными условиями, тем, что у нее нет денег, что ей не только не на что выехать, но и не на что жить. Проклятия, которые она получала с помощью Габо от М. И., приводили ее в состояние крайней растерянности и самоуничтожения.

Жила Белка в Чистополе одиноко, снимала комнату у одной хозяйки. Дети находились в интернате и иногда утром перед школой и вечером после школы забегали к ней. Это одиночество усугублялось выездом в колхозы на теребление льна, т. е. полным отрывом от детей, действовало на нее угнетающим образом. Вот в такой обстановке застало ее известие о моей гибели на фронте. Нашлись, как в таких случаях бывает, необычайно осведомленные люди, которые передавали со слов очевидцев подробности гибели Санникова на линии обороны в Ржеве в борьбе с немецкими танками. Слух этот дошел до Белки. Писем в это время от меня она уже не получала. (Я действительно находился в сложных условиях боевой обстановки и в продолжение месяца почта у нас не работала.)

Белка, пережившая однажды катастрофу, связанную с потерей Левона, сразу же поверила слухам обо мне. Писем нет. Немцы подошли к Москве (она знала, что я находился в Ржеве). Многие писатели, находившиеся на фронте, приехали в Чистополь к своим семьям, а от меня даже нет никаких вестей. Знакомые, вместо того чтобы проявить к ней внимание, стали при встречах с ней на улице отворачиваться, боясь, что она начнет расспрашивать обо мне. Встретившись за день до смерти с одной знакомой, она пожаловалась ей – “зачем от меня отворачиваются, ведь я знаю, что муж погиб на фронте. Напрасно это пытаются скрыть от меня”.

О “гибели” моей знал и Никита, он рассказывал, что мама в эти дни много плакала и вела себя как-то странно. Однажды вечером он условился с ней, что утром перед школой зайдет к ней за тетрадками, и ушел в интернат. (Мальчики иногда оставались у Белки ночевать).

Утром, забежав в комнату, он увидел мертвую маму и тут же, упав, начал кататься по полу в ужасе и отчаянии.

Затем побежал в интернат. Доктор появился только через два часа. Доктор говорил, что если бы его немедленно вызвали, он мог бы спасти.