"№Фантастика 2024-162". Компиляция. Книги 1-22 (СИ)

Думаю, по моим стопам ещё пойдут и обустроят источники разных аспектов, чтобы зарабатывать старты на предоставлении гостевых домиков. Будь у меня коммерческая жилка, я бы развернулся: пускал к источнику воздушников, которые между бесплатной альтернативой и платным источником, что находится под барьером с комфортной температурой и даже каменным домиком, выбрали бы моё предложение. Увы, мне это не нужно. Старты и черныши я и так заработаю, а спокойствие мне дороже постоянного ожидания удара боевым заклинанием в спину. Прочие воздушники и сами себе источники найдут: летая по пустыне, я видел множество источников воздушного аспекта, лишь малая часть которых отмечена на карте адепта, которым мне в свое время и рассказал про скалу. Потому монополизировать сотни источников не выйдет.

Я вышел к барьеру с чудесным настроением: хотелось пообщаться с адептами по поводу дальнейших заказов, а затем вырастить им другие гербарии, в счёт будущих заказов. И утро было бы прекраснее, если бы за пленкой барьера не стояла Ниаз.

Светлое настроение испарилось, едва я увидел мнущуюся за барьером девчонку. Ниаз разговаривала с Грегом и заметно нервничала: улыбалась через силу, не знала, куда деть ладони: то скрещивала пальцы, то пыталась спрятать кисти в рукавах тулупа.

Я подметил новый узор на одежде девчонки. Быстро же она шагнула на второй адептовский ранг.

— Чего хотела? — осведомился я, не выходя за защитный купол. Не думаю, что она меня атакует, просто здесь комфортнее и в разы теплее.

Ниаз крупно вздрогнула, и обернулась ко мне.

— Нильям!

По губам девушки пробежала улыбка, озарив лицо. Правда, я не выразил ответной радости от встречи, и улыбка угасла.

— Ниаз! — воскликнул я преувеличенно радостно, и даже руки раскинул. А потом перешел на прежний, холодный тон. — Ну, так чего пришла?

— Поговорить… Мы давно не говорили.

— И прекрасно себя чувствуем без разговоров. Никакие слова не вернут жизнь Эмили, никакой разговор не воскресит хорошие отношения между нами. Чем быстрее ты отсюда свалишь, тем быстрее наше душевное состояние придет в норму.

— Мы все совершаем ошибки! — едва ли не плача, воскликнула девчонка.

— Да не было у тебя никакой ошибки, — пожал я плечами. — Ты свою шкуру продумано обменяла на жизнь другого человека. Не вижу здесь никакого просчета.

— Да ты просто… Ха-а…

Ниаз распирало изнутри эмоциями, которые девчонка не могла облечь в слова. По щекам от глаз потянулись блестящие на солнце дорожки, но мне было плевать.

Адепты, чтобы не привлекать внимание, скрылись в своем домике.

— Нильям, ты знаешь, что значит "быть добрым"? — вдруг спросила девушка. Такого вопроса я от нее не ожидал.

— В психолога играть будешь?

— В псих… что? — растерялась девушка.

— Психолог — такой специалист по разрешению проблем человека с самим собой. Я не знаю, что значит быть добрым, Ниаз. Не знаю, что тебе сказать, кроме как посоветовать валить обратно в школу.

Но память кольнуло давнее воспоминание о добром человеке. Я вспомнил, как заходился кашлем отец, который по доброте душевной каждую третью смену выходил в самый токсичный цех, подменяя товарища, который хотел свинтить с этой планеты и отработал большую часть срока, прежде чем его организм начал сдавать.

Отец умер на моих руках, когда мне было десять, и я до сих пор помню кровь от кашля на его ладонях. Мокрота с кровавыми сгустками, которую он до последнего прятал от меня.

Я знаю, что значит быть добрым. Доброта — это беззащитность перед обществом. Если среди твоих близких есть добрый человек, его необходимо беречь от мира.

Я бы выкупил остатки рабочих лет отца у фабрики, я бы работал за него, если бы мне разрешили, но подросток много не сделает, такого права у меня не было.

Если бы его друг вырвался с Ильмсхура, я его возненавидел бы. Я рычал бы, скрежетал зубами и, подпитывая себя черной ненавистью, работал лучше, больше, и не умирал при этом. Устроился бы в тот самый цех, и выжил бы, заработал на вылет с планеты, на новые органы и месть.

Только суть в том, что отцом не воспользовались. История получилось гораздо трагичнее, чем если бы один из друзей улетел с чертовой планеты. Они умерли оба.

Вот такие они, добрые люди. С ними можно поговорить, раскрыв душу, можно рассказать им скорректированную версию настоящего, соврав на вопрос "как у тебя дела?", насладиться и пропитаться уютом, который разлит у них в комнатушке, а потом выйти за дверь, в реальный мир, и снова надеть колючий панцирь. И колючки такого панциря торчат как наружу, так и вовнутрь: чтобы и сам не расслаблялся, и для других не был мягким и удобным.

Будь отец не таким добрым, не ставь он дружбу во главу угла, он бы выжил. Да, ему пришлось бы смотреть, как небезразличный ему человек умирает в разы быстрее, но и сам отец прожил бы дольше. Все же друг отца сам выбрал свою судьбу, и отцу не нужно было жертвовать собой, чтобы другой человек имел право на лучшую жизнь…