Нога как точка опоры (2012)

Каким человеком окажется Свен? Я знал, что он хороший хирург, но я ведь вступлю в отношения не с хирургом, а с личностью или скорее с человеком, в котором, как я надеялся, сольются хирург и личность. Встреча с молодым хирургом в Одде была в своем роде совершенством для того момента. Однако теперь мое положение было сложнее и туманнее, так что и у мистера Свена задачи куда серьезнее. Он не мог бы впорхнуть в палату, танцуя и улыбаясь, и тут же исчезнуть; на нем лежит большая ответственность — перспектива выхаживать меня недели, а то и месяцы. Мне не следовало требовать от него слишком многого или перегружать его своим отчаянием. Если он человек чуткий, он сразу же его уловит и рассеет — спокойно и авторитетно. То, чего я не смог бы сделать и за сотню лет, именно потому что погружен в свое состояние пациента и не способен из него вырваться, то, что казалось мне непреодолимо трудным, он рассечет одним ударом своего скальпеля отстраненности, проницательности и авторитета. Он не должен ничего объяснять, он должен только действовать. Мне не требовались относящиеся к делу сообщения: «Мы встречаемся с этим синдромом в 60% случаев. Он приписывается факторам X, Y и Z. Выздоровление, по разным данным, происходит в таком-то числе случаев, в зависимости от того-то и того-то». Мне был нужен только голос, простота, уверенность специалиста: «Да, я понимаю. Такое случается. Не тревожьтесь. Делайте то-то и то-то. Верьте мне! Вы скоро поправитесь!» — или другие подобные слова, слова совершенно прямые и ясные, без всякого намека на уклончивость или лживость.

Если он на самом деле не сможет обнадежить меня такими словами, я хотел бы услышать честное признание факта. Я ничуть не меньше стану уважать его прямоту и авторитет, если он скажет: «Сакс, черт знает что — я не могу разобраться, что с вами. Но мы сделаем все от нас зависящее, чтобы это выяснить». Если он обнаружит страх — честный страх, — я буду уважать его по-прежнему. Я отнесусь с уважением ко всему, что он скажет, при условии что он будет откровенен и проявит уважение ко мне, к моему человеческому достоинству. Если он будет честен и мужествен, и я смогу быть таким же.

Мысли о посещении Свена, его понимании, его поддержке позволили мне наконец полностью расслабиться. Этот день был самым странным и пугающим в моей жизни — в определенном смысле более странным и пугающим, чем день, проведенный на Горе. Там мои страхи, хоть и огромные, были естественными и реальными: там я мог смотреть в лицо смерти и делал это. Однако то, что противостояло мне теперь, было неестественным и ненатуральным. Я был в растерянности... Но Свен все поймет, он наверняка сталкивался с таким и раньше: я мог на него рассчитывать. Как часто я сам как врач нередко рассеивал мрачные предчувствия своих пациентов — не благодаря знаниям, умениям или квалификации, но просто потому, что выслушивал их. Я не мог дать этого себе, я не мог быть сам себе врачом, — но другой человек может. Вот Свен завтра...

Таким образом, день закончился глубоким, лишенным сновидений сном, в который я доверчиво погрузился, — по крайней мере до середины ночи. Однако потом началась последовательность сновидений самого гротескного и невероятного сорта, сновидений, которые никогда раньше мне не снились — ни когда я беспокоился, ни когда у меня повышалась температура или начинался бред... Несколько часов я оставался жертвой этих кошмаров. Я ненадолго просыпался, в недоумении и ужасе, только чтобы через мгновение снова погрузиться в сновидение. В определенном смысле они не были похожи на сны — они отличались монотонностью и постоянством, которые были совершенно несвойственны сновидениям; скорее они напоминали повторение какой-то неизменной физиологической реальности. Мне снилась только нога — точнее, не нога. Мне снова и снова снилось, что гипсовый цилиндр — сплошной, что нога у меня — неорганическая, из мела, штукатурки или мрамора. Я сидел в кресле, возможно, за обедом, или на скамье в парке, наслаждаясь солнечным теплом, — эти части сновидения были простыми и прозаическими, — но что бы я ни делал, я никогда не стоял и не шел, и всегда вместо ноги у меня был белый каменный цилиндр, такой же неподвижный, как нога статуи. Иногда он состоял не из штукатурки или мрамора, а чего-то хрупкого и рыхлого, как песок или цемент, — и эти сны сопровождались дополнительным страхом: не было ничего, что удерживало бы эту массу вместе, она не имела внутренней структуры или сцепления — только внешнюю поверхность без видимого содержимого. Часто мне снилось, что гипсовая нога совершенно полая, хотя это слово не совсем адекватно: не столько полая, сколько пустая, меловой конверт, просто скорлупа вокруг пустоты, вакуума.