Нога как точка опоры (2012)

Теперь место Джонсона на моей сцене оказалось занято Витгенштейном[13]; мне пока­залось, что эти двое, внешне такие непохожие, могут довольно хорошо поладить (я постоянно изобретаю воображаемые встречи и диалоги). Я услышал произнесенные голосом Витгенштейна первые слова его последней работы «О достоверности»: «Если вы можете сказать «здесь одна нога», мы предоставим вам все остальное... Вопрос в том, позволяет ли здравый смысл сомневаться в этом». (Только потом я заметил, что моя память или воображение заменили «ногой» «руку».) «Достоверность», по Витгенштейну, основы­валась на уверенности в теле. Однако уверенность в теле основывалась на действии. Ответ на вопрос Витгенштейна о том, можно ли быть уверенным в своей руке, заключался в том, чтобы ее поднять или заехать кому-то в физиономию, — как ответ Сэмюэла Джонсона заключался в том, чтобы пнуть камень.

Джонсон и Витгенштейн были совершенно согласны друг с другом: человек существует и может доказать это, потому что действует — потому что может поднять руку или пнуть камень. Я неожиданно подумал: человек, обладающий фантомом — призрачной ногой, — камень пнуть не мог бы.

Я неожиданно почувствовал себя без­утешным и заброшенным и — в первый раз, возможно, с тех пор как поступил в больницу — ощутил отличающее пациента одиночество, такое одиночество, которого не испытывал на Горе. Теперь я отчаянно желал общения и ободрения, как нуждался в них тот молодой человек, который пусть и с трудом и переживаниями, но выкарабкался. Превыше всего я нуждался в разговоре с моим хирургом или лечащим врачом. Мне нужно было рассказать ему, что со мной случилось, чтобы он мог сказать: «Да, конечно, я понимаю».

Я уснул, а разбудил меня приход моей самой любимой тетушки. Я надеялся, что она может заглянуть, но сомневался в этом, поскольку был день ее рождения. Неустра­шимая в свои восемьдесят два, после завтрака и ленча с друзьями (и еще одна встреча, сказала она, ожидается за ужином), она пересекла весь Лондон, чтобы в свой день рождения выпить со мной чаю, поскольку я не мог, как обычно делал, явиться для этого к ней. Неожиданно вспомнив во время завтрака, что сегодня день рождения тетушки, я уговорил сестру Сулу добыть для меня подарок — книгу, выбрав после некоторых колебаний, «Тетушка — старая дева в реальности и в литературе». Я с некоторыми опасениями вручил подарок, предупредив, что сам книгу не читал, возмож­но, она ужасна (хотя все говорили, что книга превосходна) и, может быть, тетушке не понравится упоминание о старой деве.

— Но я обожаю это! — воскликнула тетушка, беря книгу. — Мне очень нравится быть тетушкой — старой девой. Я не хотела бы быть никем иным. Особенно мне приятно иметь восемьдесят семь племянников и племянниц и двести тридцать внуков и внучек, притом что на протяжении шестидесяти лет одиннадцать из них я учила. Лишь бы в книге нас не изображали как бесплодных и одиноких!

— Если это окажется так, — сказал я, — я отошлю ее обратно автору!

Тетушка порылась в сумке и вытащила что-

то.

— Я тоже принесла тебе книгу в подарок. В свой день рождения ты был где-то в Арктике. Я знаю, что ты любишь Конрада. Это ты читал?

Я развернул книгу и обнаружил, что это «Гребец».

— Нет, не читал, — ответил я, — но название мне нравится.

— Да, — сказала тетушка, — оно тебе подходит. Ты ведь всегда был гребцом. Существуют гребцы и существуют домоседы, но ты — определенно гребец. С тобой, похоже, случаются странные приключения одно за другим. Интересно, доберешься ли ты когда- нибудь до пункта назначения?

За приятным спокойным чаепитием — моя добрая тетушка каким-то образом уговорила обычно непреклонную старшую сестру прислать нам сандвичи с кресс-салатом и огромный чайник, — под любящим и доверчивым взглядом тетушки я рассказал о некоторых из случившихся со мной в этот день открытий.

Она внимательно слушала, не говоря ни слова.

— Дорогой мой Оливер, — сказала она, когда я закончил, — ты и раньше бывал в глубоких водах, но эти — самые глубокие. — По ее лицу промелькнула тень. — Очень, очень глубокие, — пробормотала она почти про себя.