Нога как точка опоры (2012)

— Теперь вы выглядите гораздо лучше, — сказала она. — То вы кажетесь полумертвым, то тут же оживаете. Никогда я не видела такого переменчивого пациента.

Я поблагодарил ее за чай — чашку она поставила на прикроватный столик справа — и, повинуясь импульсу, спросил, не уделит ли она мне минутку.

— Что теперь? — улыбнулась она, подумав, наверное, о моих странных экспериментах накануне.

— Ничего особенного, — ответил я. — Я не прошу вас ничего делать. Но, если можно, не перейдете ли вы на другую сторону палаты, к окну или к тому зловещему изображению лорда Листера?

Она пересекла палату, при этом внезапно сама сделавшись мозаикой: в один пора­зительный момент, точно на середине палаты, одна ее половина стала мозаичной, в то время как другая осталась реальной. Она неподвижно встала у окна, освещенная сзади проникающим в него утренним светом, наполовину красочная картина, наполовину силуэт; ее гео­метрический контур на фоне оконной рамы заставил меня вспомнить о мадонне на средневековом витраже. Внезапно я испугался: она сделалась неорганической частью мозаики! Как можно представить себе движение и жизнь в этом кристаллическом мире?

Я попросил сестру Сулу посмотреть на литографию, поговорить, пожестикулировать, погримасничать — сделать что угодно, лишь бы она двигалась. Теперь со смесью удовольствия и беспокойства я заметил, что время фрагментировано не менее, чем пространство, потому что ее движения я видел не как непрерывные, а как последовательность кадров, последовательность разных конфи­гураций и положений, без всякого движения в промежутках между ними, как при покадровом просмотре фильма. Сестра Сулу казалась остолбеневшей в этом странном мозаично­кинематографическом состоянии, разбитом на части, несвязном, атомизированном. И я не мог себе представить, как разбитый на мозаичные элементы мир сможет когда-нибудь обрести непрерывность и связность. Я не мог себе этого представить — но совершенно неожиданно мир их обрел! Мозаика и мерцание мгновенно исчезли — и передо мной была сестра Сулу, более не разделенная во времени и пространстве, реальная и материальная, теплая и живая, проворная, красивая, снова в потоке деятельности и жизни. В том кристаллическом мире была своя математическая красота, но никакой красоты действия, красоты плавности.

— Хорошо, — сказал я радостно. — Кажется, вы помогли мне прогнать прочь ауру! И тошнота тоже прошла. А теперь — да, мне хотелось бы копченой селедки, запах которой так соблазнителен.

Я уничтожил огромный сытный завтрак — к немалому удивлению сестры Сулу, которая менее часа назад видела меня смертельно бледным и на грани рвоты. Однако после подобных приступов пациент «пробуждается другим человеком», как писал один известный врач, и я действительно чувствовал себя дру­гим, воскресшим, перерожденным после ночи кошмаров и мигрени. Это возрождение делалось еще более радостным из-за чувства, что я по аналогии сумел в определенной мере понять свою ногу. Это понимание не оказывало никакого действия на физиологическую реаль­ность, но оно извлекло ее из области непонят­ного, необсуждаемого — теперь я мог бы поговорить о ней со Свеном. Я был уверен в том, что на него мой рассказ произведет глубокое впечатление — и что, в свою очередь, он сможет просветить меня в двух вопросах, имевших для меня наибольшее значение: что вызвало мою скотому и как долго она будет сохраняться? Были, конечно, и другие вопросы, которые я хотел бы ему задать, если позволит время: часто ли ему в его практике приходится сталкиваться с такими случаями, хорошо ли они описаны в медицинской литературе?.. Да, Свен не только меня обнадежит, в чем я отчаянно нуждался, но мне представится замечательный шанс обсудить все с коллегой, что сделает для нас обоих более ясной эту увлекательную проблему на стыке ортопедии и неврологии.

Эта перспектива так меня взволновала, что свой обильный завтрак я съел рассеянно, только подсознательно отметив замечательный вкус копченой селедки.

В должное время явилась старшая сестра.

— Посмотрите, какой беспорядок вы устроили, доктор Сакс, — добродушно упрек­нула она меня. — Всюду разбросаны книги, письма, обрывки бумаги... и еще я вижу, что вы перепачкали простыню чернилами.

— Виновата моя ручка, — извинился я. — Иногда она подтекает.

— Ладно, после завтрака мы все приведем в порядок. Сегодня Большой Обход (сестра каким-то образом сумела подчеркнуть, что эти слова могут писаться только с заглавной буквы), и мистер Свен явится ровно к девяти.

С улыбкой, но все еще качая головой, она покинула палату.

«Хорошая она женщина, — подумал я, все еще преисполненный эйфории после копченой селедки. — Немного суровая, немного придир­чивая, но старшая сестра и должна быть такой. Она добродушная старуха, хоть и рычит и выглядит ужасно...»

Чайник у меня забрали, прежде чем я налил себе третью чашку; сестра Сулу принесла мне тазик и прошептала:

— Быстро! Брейтесь!

Я избавился от неопрятной шестидневной щетины — неужели всего шесть дней назад я отправился на Гору? — и подстриг бороду, почистил зубы и прополоскал рот.