Ноги

Во-первых, этот Шувалов оказался законченным неандертальцем, а во-вторых, от работы с ним она отказаться уже не могла. Неделю назад она знала о нем разве только то, что он невиданно знаменит в футбольных кругах. Его называли «вундеркиндом», «кудесником», «виртуозом», но она не очень-то понимала, что имелось в виду и почему та возня на поле, которую ей неоднократно доводилось наблюдать, должна быть приравнена к искусству. Беготня за мячом двух десятков молодых голоногих мужиков (как и любой другой вид спорта) представлялась ей добровольным самоистязанием и мучительством, странной сферой человеческой жизни, в которой люди насилуют и уродуют собственное тело во имя каких-то бессмысленных побед и ради каких-то сомнительных рекордов. Она не могла понять психологии тех, кто заполнял по уикендам футбольные трибуны (очень грубое зрелище для потребителей «Клинского» и «Арсенального»). Но вот то обстоятельство, что ежемесячные заработки этих самых голоногих мужчин зачастую равняются гонорарам голливудских актеров или, скажем, чернокожих звезд рэпа первой величины, и делало хамов вроде Шувалова полноправными обитателями мирового «глянца».

В редакции «Культа личности» ей объяснили, что речь пойдет не об узкоспортивных вопросах, а о «долгом и тернистом пути к вершинам славы», о подробностях частной жизни, на которые столь ненасытна досужая читательская публика. Ей было не впервой влезать в чужую жизнь, проникать на закрытые частные территории — в ее послужном списке числились и всемирно известный скрипач, и последний шахматный чемпион, и скандально ославившийся отставной министр атомной энергетики.

И вот теперь, вытирая липкие пальцы, она с каким-то странным раздражением вспоминала Шувалова. И к этому воспоминанию примешивалась досада на себя, на свою неуклюжесть, на то, что этот человек так и остался для нее непроницаемым. Хотелось еще продлить разговор и заставить его раскрыться, стать беззащитным… Не последнюю роль тут сыграл и Азархов, импозантный и обходительный мужчина, с которым она познакомилась неделю назад. «Вы обязательно должны его разговорить, Полина. Этот человек чрезвычайно мне интересен. С вашим обаянием, с вашим тактом, я уверен, очаровать его вам будет несложно. Я так и представляю, как лицо этого спорт-с-мэна, привыкшего к своим пэтэушницам, впервые в жизни становится трагически озадаченным, до такой степени он не будет знать, что ему делать с вами. Он выложит вам все как на духу, не сомневайтесь». — «А чем продиктован столь пристальный интерес к этому пролетарию?» — спросила она. «Да вы знаете, пролетарий-то он пролетарий, но очень дорого стоит. Он и сам не представляет, насколько дорого. Как десять, нет, двадцать вот этих Манежей со всеми картинами. Чуть дешевле «Моны Лизы». Я не шучу. Вы знаете, что сам Коплевич, который в последнее время проявляет интерес к футболу, готов заплатить за голову… нет, вернее, за ноги этого парня шестьдесят миллионов фунтов стерлингов? Но это только между нами. Вот я и хотел бы узнать, как отнесется наш пролетарий к подобному предложению. Да, и если он покажется вам немного невоспитанным и слишком эксцентричным, вы уж простите ему. Не всех же воспитывали в Царскосельском лицее, а уж в наши дни и подавно».

Итак, что она знала о нем? Что люди его профессии дорожат голеностопными связками точно так же, как оперные певцы — голосовыми. Что в повседневной жизни они, как правило, не то чтобы умственно отсталые, а скорее просто недалекие, жизнерадостные молодые люди спортивного типа. Что в свои неполные девятнадцать лет некоторые из них стоят шестьдесят миллионов фунтов стерлингов.

Ей пришлось подняться рано утром — это надо же, в половине девятого! Ей пришлось — вот не думала, не гадала — прийти на настоящую футбольную тренировку. Стоя у кромки поля, она видела, как гогочущие игроки вшестером перетаскивают тяжелые громоздкие ворота. Все они были похожи друг на друга как близнецы. Гадать о том, кто именно из них стоит шестьдесят миллионов, показалось трудом неблагодарным и напрасным. Она долго разговаривала с каким-то противным широкозадым мужиком, который представился пресс-атташе армейского клуба, и выспрашивала его о том, где и когда она сможет увидеть Шувалова. «Во время послеобеденного отдыха», — ответили ей.

Два часа пришлось подождать, прежде чем он предстал перед ней почти голым — вокруг бедер было обмотано полотенце.

В первую секунду она настолько опешила, что споткнулась на ровном месте и уперлась глазами в его торс, стесняясь посмотреть в лицо. Прошлепав босыми пятками по мрамору и не скользнув по ней и краем глаза, он сорвал с чресл вполне античную драпировку и спиной обрушился в бассейн. Широкоскулое лицо с косыми трещинами глаз показалась ей довольно неприятным и даже больше — впрямую говорящим о довольно скромных умственных способностях этого на диво соразмерно сложенного мужского экземпляра.

Скрестив руки на груди, приняв оскорбленную позу, она изобразила на своем лице шутовское смирение и безграничную готовность ждать, когда же он наплещется вволю.