Ногин

Никифорова арестовали. Открыть свое имя он не мог: за ним числились два побега, призыв к восстанию в Самаре, дерзкая экспроприация крупной типографии и избиение полицейских чинов. Правда, пострадавшие городовые — в отместку — отбили ему легкие, и он пытался покончить жизнь самосожжением. Но это в расчет не принималось. А сейчас перед ним стояла альтернатива: либо жизнь, хоть какая — в тюрьме, ссылке, на каторге, либо виселица. Он выбрал жизнь. И его отправили на поселение к калмыкам в Черный Яр.

— На кумыс, господин Вилонов, это тоже иногда помогает таким, как вы, — пошутил жандармский офицер в Ялте.

Макар тяжело пережил эту печальную историю со старым товарищем. И хоть немного успокоился, когда узнал, что он сохранил себе жизнь.

А на исходе апреля Ногин уже был на палубе корабля, который от «хладных финских берегов» перевозил в Данию почти всех делегатов V съезда.

Явно не повезло этому съезду в самой начальной стадии, как и IV Объединительному. Тогда пароход с делегатами сел на мель неподалеку от острова. Ханко, тоже в апреле, в туманное утро, ровно год назад. И только потому, что финские товарищи очень быстро пересадили делегатов на другой пароход, они не попали в лапы охранки. Теперь заартачились датчане.

Правда, поначалу все шло хорошо. Владимир Ильич встретил делегатов на пристани в Копенгагене, и они уже разбрелись по городу, занимая места в гостиницах. Но явились датские социал-демократы — депутаты парламента (фолькетинга), люди респектабельные, высокомерные, внушительного роста, в длинных черных пальто, как у пасторов, в котелках.

Они стали говорить Ленину, что произошло досадное недоразумение: международная обстановка сложная, царский дом России состоит в близком родстве с датской королевской династией, правительство не желает созыва съезда русских революционеров на территории королевской Дании.

Владимир Ильич спокойно выслушал этих господ социалистов, хотя внутри у него все клокотало, и с большим достоинством сказал им:

— Мы понимаем, что некоторые семейные связи, особенно с царской Россией, для некоторых политических деятелей сильнее, чем международная солидарность!.. Поэтому мы понимаем, что нам надо выехать из Дании, и мы готовы к этому. — Он повернулся спиной к парламентерам и сказал своим товарищам, стоявшим рядом: — Собирайте делегатов, надо готовиться к отъезду.

На пароходе стало шумнее, оживленнее: подвалила большая группа заграничных меньшевиков во главе с Мартовым, Аксельродом, Мартыновым и Костровым, бундовцы и главный «водяной» из политического «болота» — Лев Троцкий.

Пришвартовались к пристани в Мальмё. А там узнали, что и шведы не пускают делегатов в Стокгольм. И «странствующий съезд» взял курс на Лондон.

Северное море и пролив Па-де-Кале встретили русских эсдеков весьма неприветливо. Шторм раскачивал посудину, и многим стало не по себе.

Емельян Ярославский написал шуточную сатирическую поэму «Сон большевика». В ней он изобразил ту обстановку, которая была на пароходе. Меньшевики понимали, что съезд пройдет под лозунгами Ленина, ходили мрачными, вели закулисные переговоры, интриговали и… отчаивались.

Павел Аксельрод — «старец хилый, кроткий, ветхий» — плакался своим друзьям по партии:

Горе, горе вам, геноссе!
Вас погубит, завлечет вас
Ленин — демон-искуситель.
Вы не слушайте советов
Якобинцев и бланкистов!

Говорил, говорил, а покоя в душе так и не обрел.

Тихо ходит Аксельродик…
Разрушенье зрит кумиров.
Видит он: все выше всходят
Большевистские светила;
А от лысин меньшевистских —
Видит — чад один несется.
И, ломая руки, молвит:
— Горе, горе нам, геноссе!

Рядом с Аксельродом Юлий Мартов — «юркий и проворный, нервный, чахлый и задорный, истеричный и крикливый». И «Мартынов тут плешивый, видом вроде бегемота». И все эти меньшевики, вожди, очень храбрые в полемике с Лениным, не выдержали морской качки — «все нутро свое раскрыли волнам моря голубого».

А большевики (беки) держались стойче. Они пели «Варшавянку». И эта песня отравляла меньшевикам жалкое существование на пароходе, потому что «неслась победным маршем из бланкистской, якобинской, ненавистной группы беков…»

Но вот и Лондон. Давний приют Ногина, где он выбрал для себя путь профессионального революционера.

Туман и копоть висели сизым куполом над городскими кварталами. Пели и покрикивали многочисленные гудки, суетились таможенники, разноязычный гомон катился вдоль дебаркадера. А на ближайшей улице позвякивали трамваи и надрывались клаксоны черных автомобилей.

— Не прячьтесь, Виктор Павлович! — Ленин сказал Ногину, когда тот приподнял шляпу, поклонился и отошел в сторону. — Лондонскому старожилу мы нашли дело: быть вам партийным квартирмейстером. Устраивайте товарищей, вот адреса.