Ноготок судьбы

Как светло было в этом волшебном саду! Светло, как днем. Сама Марта, освещенная полною луною, в своем белом платье, со своими пепельными волосами, бледным и прозрачным лицом, казалась мне каким-то сверхъестественным и лучезарным призраком. Она улыбалась мне, подобно больному ребенку, грустною и милою улыбкою, и, глядя на нее, я чувствовал, как мое сердце сжимается под давлением тяжелых предчувствий. Какие думы бродили в голове моей больной жены в эту лунную благоухающую ночь? Сознавала ли она всю эфемерность нашей жизни, понимала ли она всю силу своей опасной болезни, предчувствовала ли близость своей кончины? Быть может, ее просто волновал страх перед таинственностью этого странного сада, страх перед неясными, бесформенными очертаниями теней, видневшихся в его глубине. И в самом деле, в воздухе носилось какое-то волшебство; со всех сторон нас окружала какая-то необъяснимая таинственность. Одновременно с женою мы почувствовали желание обернуться, но под влиянием необъяснимого страха не решались взглянуть назад, а между тем мы ясно чувствовали чье-то дыхание позади нас, и несмотря на полное отсутствие ветра, листья на кустах и деревьях как-то странно шелестели. Нет! положительно сад был заколдован!

— Ты чувствуешь, как пахнут эти розы? — проговорила, наконец, Марта.

Какое дивное благоухание лилось от этих цветов! В воздухе носился аромат, правда, не такой сильный, как днем, когда розы освещены яркими солнечными лучами, но более нежный, более упоительный, более сладостный, — как будто сотканный из неги и истомы и пронизывавший вас, пронизывавший до мозга костей. Из-за листьев и веток, которые окрашивала луна в коричневатые и серо-зеленоватые цвета, белели розовые, белые, чайные, светло-желтые ароматные розы, а красные издали казались кусками запекшейся крови. Но светлые розы, как будто обнаженные, скинувшие свои одеяния и застигнутые врасплох во время сна, как наслаждались они приятным, ласкающим фосфорическим освещением, царившим в саду! Любуясь ими, мы с Мартою поняли, что гуляем в волшебном заколдованном саду.

Как бы для довершения очарования в аллеях сада в то время, когда мы очутились в глубине его у бассейнов, покрытых водяными растениями, раздались живые, почти человеческие голоса, послышался грустный и нежный напев, в котором звучали только две ноты — свистящая и хрипящая. Это жабы напевали свою меланхолическую песенку, при звуках которой моя жена повисла на моей руке и голосом, в котором слышалось инстинктивное отвращение, так часто испытываемое женщинами при виде пресмыкающихся, проговорила:

— Скорее, Роже! Скорее вернемся домой…

Медленно разносилось пение жаб; мы внимали, казалось, какому-то хрипу любви и сна. То слышалось соло самки, отвечавшей своему возлюбленному, то вдруг начинался дуэт обоих супругов и одновременно лились звуки двух голосов — пронзительного и степенного. Мало-помалу монотонная симфония усиливалась, и проснувшееся эхо стало отвечать ей со всех сторон. Казалось, что во всех уголках сада, под каждым розовым кустиком, в каждой клумбе, под каждым деревом, чета жаб напевала свой любовный, томный и порывистый дуэт.

— Я боюсь, Роже, — проговорила Марта, — вернемся скорее.

Но в то мгновение охватившее нас очарование приняло другую форму. Мы услышали жалобный звук флейты. Неведомо откуда неслись эти звуки. Странная, отдаленная, усыпляющая и оригинальная мелодия понеслась в воздухе. И неожиданно все смолкло вокруг нас, слышались только звуки флейты, прекратился жалобный напев жаб; замер цветущий сад; раздавались только кристаллические ноты инструмента, звучавшие, как звучат водяные капли или рассыпанные жемчужинки, падающие на землю. Вблизи что-то зашелестело листьями. Послышался еще шелест, потом другой, все ближе и ближе. Жаба запрыгала по аллее, за ней другая, потом третья. Волшебные ли звуки флейты притягивали к себе пресмыкающихся? Неуклюже приседавшие жабы, одна за одною, запрыгали по освещенной луною аллее; я почувствовал, что жена моя вся дрожит от страха; вне себя от ужаса она проговорила;

— Роже, Роже, взгляни же на них!