Ноготок судьбы

Я притворился спящим, так как, конечно, нельзя было заметить в тени алькова, что мои глаза открыты, и стал внимательно наблюдать. Мне не было теперь страшно; и я испытывал только любопытство и желание проникнуть в тайну, забавную или неприятную, выяснить эту фантасмагорию, искусно разыгранную живыми людьми или… Признаюсь, я затруднялся найти точные выражения для второго предположения. Оно могло быть только безумным или смешным, а между тем оно тревожило меня, поскольку было допустимо.

Тогда я заметил, что три призрака встали, задвигались и начали быстро и без всякого шума кружиться вокруг стола, делая какие-то невыразимые жесты. Пока они сидели, они казались мне среднего роста; когда же встали, они оказались ростом с мужчин. Вдруг один из призраков уменьшился до размеров женщины среднего роста, стал совсем маленьким, потом страшно увеличился в размерах и направился ко мне. Двое же остальных продолжали стоять под прикрытием камина.

Это уже было для меня совсем неприятно, чисто по-детски я прикрылся подушкой, как бы для того, чтобы воздвигнуть преграду между мной и привидением.

Но тотчас же мне стало стыдно моей глупой выходки, и я принялся внимательно смотреть. Призрак сел в кресло в ногах моей постели. Я не мог разглядеть его фигуры. Голова и грудь у него были не столько закрыты, сколько разбиты складками алькова. Свет камина, ставший более ярким, освещал только нижнюю половину тела и складки одежды, покрой и цвет которой не имели ничего определенного, но реальность которой не возбуждала никаких сомнений.

Призрак отличался ужасающей неподвижностью; как будто никто не дышал под этим своеобразным саваном. Я подождал несколько мгновений, которые мне показались целой вечностью. Я чувствовал, что теряю хладнокровие, которым я вооружился. Я задвигался на постели; мне хотелось бежать Бог весть куда, но я удержался. Я провел рукою по глазам, затем я решительно вскочил, чтобы схватить призрак за одежду, которая была так освещена и так ясно видна. Но я схватил только пустое пространство. Я бросился к креслу; но кресло оказалось пустым. Сияние, а с ним и видение исчезли. Я снова стал обходить мою комнату и соседние с нею. Но, как и в первый раз, я нашел их пустыми. Теперь, однако, было уже ясно, что я не спал и не видел снов. Я не ложился до самого рассвета, который не замедлил наступить.

В течение последних лет много занимались изучением явлений галлюцинаций; наблюдали и исследовали. Ученые произвели даже их анализ. Я сам видел болезненных и нервных женщин, подвергавшихся их частым приступам, если не без сострадания и тоски, то без всякого страха, поскольку они прекрасно давали себе отчет в том состоянии, в каком они находились.

В моей юности ничего этого еще не было известно. Тогда не существовало середины между полным отрицанием всяких видений и слепою верою в привидения. Смеялись над людьми, преследуемыми призраками, так как эти видения приписывали суеверию и страху, и извиняли их только в случае тяжкой болезни.

Поэтому во время моей ужасной бессонницы мне пришлось строго себя допросить и сделать себе суровый и весьма несправедливый выговор за недостаток твердости рассудка, причем я не подумал, что все это могло быть следствием дурного пищеварения или влияния погоды. Эту мысль я с трудом мог усвоить, поскольку, если не считать некоторой усталости и дурного настроения, я совсем не чувствовал себя больным.

Решившись никому не рассказывать о моем приключении, я лег и прекрасно спал до тех пор, пока Батист не постучал ко мне, чтобы предупредить меня о приближении часа для завтрака. Я ему отворил дверь, убедившись предварительно в том, что она была заперта на ключ, как я сделал это, ложась спать. Точно так же я убедился в том, что другая дверь в мои комнаты оставалась запертою; я пересчитал также толстые железные болты, укреплявшие каминные дверцы. Тщетно искал я там следов какой-нибудь потайной двери.

— К чему, впрочем, искать двери? — говорил я сам себе в раздумье, в то время как Батист пудрил мне волосы. — Не видел ли я сам предмет нематериальный, платье или саван, исчезнувший в моей руке?

Без этого последнего обстоятельства я объяснил бы все приключение шуткой госпожи Ионис, так как Батист сообщил мне, что она вернулась накануне около полуночи.

Это известие пробудило меня от моих размышлений. Я занялся своей прической и своим туалетом. По роду своих занятий я должен был одеваться в черное; но моя мать дала мне такое тонкое белье и так ловко скроенное платье, что в общем я имел довольно изящный вид. Я был недурен собою и недурно сложен. Я походил на мою мать, которая была красавицей, и не будучи фатом, я привык подмечать на лицах окружающих благоприятное впечатление, какое обыкновенно производит счастливая наружность.