Ноябрь, или Гуменщик (ЛП)

— Это Имби с Эрни. Тулупы шиворот-навыворот надеты, наверняка ряжеными бегали, а теперь вот обнаружили у тебя дровишки. Что мне с ними сделать, придушить, что ли?

— Да ты с ума сошел, кто ж это односельчан душит? — пожурил гуменщик домовика. — Два недоумка, да у них в голове ничего другого нет, кроме как стибрить что-нибудь, что с них возьмешь. Нет, пусть они нагрузят санки и пойдут своим путем, а ты следуй за ними и сделай так, чтоб они не домой к себе пришли, а обратно ко мне. Это тебе не составит труда, погода такая скверная, что и без твоей помощи запросто можно с дороги сбиться.

— Будет сделано! — воскликнул домовик и, разбрасывая искры, снова вылетел на крышу. Старикашки загрузили добычу и теперь потихоньку двинулись к воротам — Эрни тянул санки, Имби подталкивала их сзади.

Домовик дал им спокойно выйти за ворота и приступил к делу. Для начала он решил как следует вымотать Имби и Эрни, пусть дадут хорошего кругаля со своими санками. Он невидимкой полетел в нескольких метрах впереди пожилой четы, швырял им снег в глаза и время от времени, незаметно дергая Эрни за рукав, направлял санки к лесу.

— А мы правильно идем? — немного погодя устало спросила Имби.

— И когда такое бывало, чтоб я сбился с дороги домой? — огрызнулся Эрни, утопая в снегу по самый пах. Санки становились все тяжелее, потому что снег был глубок, а на санках, помимо дров и собранных гостинцев, теперь устроился еще и домовик езеп. Временами он дергал за тесемки ушанки Эрни, как за поводья, и направлял бедного старикашку все глубже в заросли.

— Господи, господи, да я сейчас вот упаду тут и помру, — ныла Имби. Эрни чертыхался. Домовик потешался.

Дав несчастным воришкам порядком поплутать и до смерти умориться, домовик принялся потихоньку направлять их к жилью гуменщика, и старики, как бараны, подчинялись ему. Они жадно хватали ртом воздух, но снег залеплял им горла. Имби больше цеплялась за санки, чем подталкивала их, и Эрни волок их, передвигаясь мышиными шажками. Домовику прискучило возиться со стариками, хотелось, чтобы они уж поскорее добрались до гуменщика, так что он спрыгнул с санок и взялся помогать старикам. Теперь дело пошло куда быстрее. У Имби и Эрни вновь появилась надежда добраться до дому, и когда они наконец увидели перед собой избу, радость охватила их.

— Ну, старуха! Вот мы и дома, — воскликнул Эрни. — Я ж говорил: такого еще не бывало, чтоб я сбился с дороги! У меня нюх, как у собаки!

Но каково же было его изумление, когда, подойдя поближе, он увидел, что это гуменщиковы ворота и сам хозяин стоит в них, довольно ухмыляясь и радушно приветствуя идущих.

— Здравствуйте, здравствуйте, дорогие Имби и Эрни! — сказал он. — И чем же это вы в такую непогоду занимаетесь? Никак дров мне привезли? По какому такому случаю? Неужто по случаю Мартова дня? Ну, благодарствуйте, люди добрые! А еще говорят, будто по нынешним временам любовь к ближнему напрочь исчезла с лица земли. Враки все это! Добрых сердец еще полным-полно! Езеп, сделай одолжение, отвези-ка эти дровишки в сарай!

Имби и Эрни стояли как два снеговика и только сопели тихонько. Гуменщик снял с наваленных на санки дров мешки с собранными гостинцами и заглянул в них.

— А это еще что такое? — удивился он. — Яблоки да булки, да конфекты да сорочки новехонькие, ох, да всего не перечесть, чего тут в торбы поналожено! И все это мне? Ну, зачем же вы в такие траты вошли? Но спасибо вам большое! Что от чистого сердца подарено, то следует принимать с благодарностью. езеп, отнеси торбы в дом, нынче вечером полакомимся и с каждым кусочком будем восхвалять щедрость Имби и Эрни!

И, крепко пожав старикам руки, он ушел в дом.

Имби и Эрни остались стоять совершенно убитые. Долго еще стояли они недвижно у ворот гуменщика, не в силах поверить в ужасное невезение и постыдную потерю. Только спустя время они стронулись с места и медленно, не обмолвясь ни словом, пошли домой.

* * *

Тем временем вдова кильтера сидела у себя дома и раздавала сыновьям оставшиеся после мужа вещи.

— Вот тебе, Юри, рубаха, а тебе, Юхан, штаны, — приговаривала она. — Отец, покойник, завсегда в них в церковь ходил, и ты постарайся беречь их и не трепать каждый день. А тебе, старина Тимофей, — обратилась она к юродивому, — варежки. Носи в память о хозяине!

— Спасибо, хозяйка, спасибо! — стал благодарить Тимофей. — Ну что за красота эти варежки! “Рукавиц”, как у нас на службе говорили!

— Поговори еще по-русски! — попросила младшая дочка кильтера, малышка Пилле.

— Ну, по-русски говорить просто, — сказал Тимофей. — Варежка — рукавиц, оловянная застежка — пуговиц, телега — вот ето вангирка, церковное пение — ето лаулопанка, а баран — ебяйнас. Вот так.

— Жуткий язык! — решила вдова. — Ебяйнас! Ну и словечко! И кто только такое выдумал?