Ноябрьский дождь

   В голове Канзаки щелкнуло. Старый глупый комплекс полез наружу. С ранних лет, когда ее бюст неожиданно начал проявлять себя и увеличиваться в размерах куда быстрее и объемнее, нежели у сверстниц, Мегуми привыкла стесняться форм, о которых иная женщина могла только мечтать. Учеба, служба, физическая развитость и общая склонность к унисексу тоже не способствовали появлению гордости за собственную физиологию. Всякое центрирование внимания на бюсте заставляло девушку нещадно нервничать. К несчастью, именно грудь столь часто становилась объектом самого пристального внимания Ватанабэ.

   - Слушайте... - наливаясь совсем уж тяжелой злобой, начала было она, но Сэм уже зашевелился, устало продолжив путь до собственной квартиры.

   - А я вот... и-и-ы-ы-э-э-эх!.. отвык от утренней гимнастики, - сбиваясь на зевание, сказал он больше самому себе, нежели собеседнице, сердито глянувшей в широкую спину.

   - Вам бы вспомнить! - скрестив на злосчастной груди руки, бросила Канзаки. - Глядишь, похудели бы.

   - Не дай Бог! - он защелкал открываемой дверью, что находилась почти напротив ее собственной. - А, да, Канзаки-сан...

   - Что? - Мегуми, последовавшая примеру соседа и стоявшая уже у входа в жилище, обернулась.

   - С добрым утром.

   Повернутый к ней спиной Ватанабэ поднял вверх свободную руку. Пальцы оказались сложены буквой V. Подержав странный жест не дольше секунды, толстяк устало опустил руку и, отворив дверь, исчез в своей квартире.

   - Э... - только и успела сказать Мегуми. - С доб... Тьфу ты!

   Теплые струйки воды били в подставленное лицо, смывая налипший утренний холод. Соединяясь в поток, эти струйки стекали вниз по ее обнаженному телу, стирая усталость, вялость и готовя к новому дню.

   Канзаки обожала душ. Хотя в ее семье считалось, что настоящая помывка может быть только в ванне, лучше всего, традиционной японской, сама Мегуми готова была забираться в душевую кабинку по семь раз на дню. Благо, чистоплотность, впитанная с материнским молоком, убивала даже лень. Ощущать себя накрытой ливнем, напор и тепло которого можешь контролировать самостоятельно, знать, что упруго бьющие в кожу струи с поворотом крана начнут нежно ласкать, а затем и вовсе сникнут по велению твоей воли - вот что такое душ. К тому же, помывка в душе смывала беспокойства. Когда с кончиков волос срывались последние капли, кристалликами очищения падавшие на кафель или умело подхватываемые полотенцем, любые треволнения уступали место умиротворению свежести.

   Обволакивая себя одеянием из воды, Канзаки думала. Вспоминала. Она любила вспоминать прошлое, когда голову омывал упругий поток - как-то лучше извлекались из недр памяти образы, события, лица... Вода приносила воспоминания о матери. Та очень любила в детстве купать Мегуми, и ощущение ласковых натруженных рук, единственной опоры в царстве теплой, едва осязаемой бездны, навсегда отпечаталось в голове. И в сердце, наверное. Еще хорошо помнилось пощипывающее кожу мыло. Тогда маленькая Канзаки негодующе плескалась, стоило лишь натереть ее пахучей продукцией мыловарни, сейчас же сама с удовольствием ухаживала за кожей, никак не напоминавшей шкуру целого лейтенанта.

   Отец вспоминался реже. Он был человеком добрым. Глядя на старые семейные фото, Мегуми никак не могла поверить в то, что папа был невысок ростом и вообще не слишком крупен габаритами, как и полагалось японцу. Для дочки Канзаки-старший всегда оставался могучим великаном, сажавшим ее на плечи и катавшим по улицам, сразу становившимся такими огромными, с пролетающим далеко внизу тротуаром, с шебуршащими рядом макушками прохожих, с ярким солнцем, светящим, как будто, ближе.

   После поступления в окинавскую миссию Крестоносцев Мегуми почти не поддерживала связи с родней. Окунувшись в новую жизнь, юная девушка, совсем девочка уже не находила времени для заботливых, но таких привычных, таких обыденных родителей. Юности простителен такой эгоизм, ведь жизнь слишком велика и прекрасна, соблазн слишком ярок и манящ. Летя на этот яркий, ослепительно прекрасный свет, юность сбрасывает с себя оковы старых привязанностей. Так поступила и Канзаки.

   А потом они умерли. Летящий к ней на Окинаву самолет рухнул в соленые океанские пучины, чтобы остаться глубоко на дне. Останки жертв авиакатастрофы, унесшей жизни нескольких сотен человек, извлекли через полгода, и лишь тогда Мегуми смогла понять, как тяжело теперь было на душе. Хороня мать и отца, она впервые ощутила грызущую изнутри боль раскаяния. Они не виделись целых два года, и дочь без энтузиазма ожидала прилета истосковавшихся предков. Именно те мелкие, пакостные, недостойные благодарного ребенка мыслишки, что мелькали в голове молоденькой курсантки, не давали покоя совести.