Нокаут

Есть у людей любопытная слабинка. Если жулик не объявляет во всеуслышание «Я жулик!», они уличают его тем позднее, чем дольше жулик соблюдает видимость порядочности. Иной раз бывает: человек постепенно убеждается, что его обманывают, вот уже на девяносто девять процентов обман, но… медлит. Ведь остается еще один процент! Точно так произошло и во время «концерта». Колхозники, как только появился клоун (а многие, едва ознакомившись с афишей), заподозрили подвох. Уверенность в том, что их надувают, росла… и все же люди ждали: вдруг появятся на сцене настоящие артисты, акробаты, гимнасты, жонглеры! Ведь стоит же в афише многообещающее «и др.».

После позорного поражения олимпийца лопнул последний процент. Зал ревел от негодования. «Викинг», ухватив за рукава помощников, стал пробиваться к сцене, намереваясь прорваться за кулисы. Он уже уцепился за край занавеса, но тут раздался возглас, заставивший всех ринуться на ярко освещенные подмостки:

— Гастролеры удирают!!!

Образовалась толчея. «Викинг» помешкал несколько секунд, и они решили дело. Проскочив, наконец, за кулисы, Фрэнк не обнаружил мастеров циркового искусства. Он бросился во двор. Полуторатонка с ревом мчалась по улице поселка.

— Опытные жулики, со своим грузовиком прибыли — сказал Джо.

«Викинг» бросился обратно, влетел на сцену и, перешагнув через очумевшего от страха «чемпиона», все еще лежащего на лопатках, подскочил к Сатыбалдыеву, отдававшему разные директивы, вроде. «Обсудить этот позорный случай на общем собрании колхоза!», «Пресечь в будущем!» ит.д.

— Машину! Мигом! — гаркнул Стенли.

…«Газ-67» птицей летел по шоссе. Поворот, еще поворот… Впереди показалась полуторка. Преследователи нагоняли халтурщиков.

— Стойте… Стой, стрелять буду! — закричал что есть силы Стенли.

На полуторке не откликались. Освещенные лунным светом ее пассажиры в фантастических одеяниях и в гриме походили на вурдалаков. Услышав грозное «стрелять буду!», вурдалаки бросились ничком в кузов. Грузовик не сбавлял хода.

— Километров через пять дорога пошире станет. Обгоним и загородим путь, — объявил шофер.

Беглецы, однако, тоже шевелили мозгами. Из-за борта полуторки стали вылетать какие-то тоненькие палочки. Коварный Женщинов горстями швырял на дорогу запас гвоздей, приготовленный для брошенного на произвол судьбы олимпийца.

Раздался выстрел — и «Газ-67» юзом скатился в кювет.

— Задний баллон прокололи!.. Хорошо еще, что не передний, а то бы костей не собрали, — шофер, чертыхнувшись, полез за домкратом.

Фрэнк тихо бесился.

Глава XXVII. Вещий сон в летнюю ночь

Льву Яковлевичу приснился страшный сон…

Экс-казначей вскрикнул и приподнялся на своем необъятном ложе.

— Где я? — прошептал он, отирая выступившую на лбу испарину.

Ночь таинственно шелестела листьями орешины, и они, повиснув над тахтой огромным черным опахалом, веяли прохладу. В переплетах веток елочными игрушками блестели звезды.

Сопако прислушался… Пел свою бесконечную песенку арык. Рядышком на заваленной одеялами тахте сопел Винокуров, правее, чуть ближе к дувалу, по-детски вздыхая, спал юный Тилляев. Он устроился в гамаке.

— Куда мы попали? — с беспокойством подумал Сопако.

Вдалеке проникновенно и страстно закричал ишак. Лев Яковлевич вспомнил: они ночуют у Сатыбалдыева. Сопако вздохнул с облегчением, мысленно пожелал своей далекой спутнице жизни, страдающей сердцем, счастливых сновидений, поплотнее завернулся в одеяло, зажмурился… в глазах замелькали разноцветные кружочки и искорки, сладкая истома охватила тело, экс-казначей провалился в бездонную пропасть грез и бесконечности…

Случилось невероятное. Из разноцветных кружочков выскочил и закружился в сатанинском визге большой рыжий муравей с головой Эфиальтыча. Страшный сон, только что заставивший Сопако проснуться в холодном поту, словно подкарауливал свою жертву и с новой силой вторично обрушился на нее. Лев Яковлевич стонал и плакал, пытался проснуться до наступления уже известной ему ужасной развязки… А муравей все кружился и кружился. Вот он подпрыгнул и вцепился мощными челюстями в колено экс-казначея. Все тело пронизала нестерпимая боль. С содроганием Сопако смахнул отвратительного муравья наземь. Тот упал, встряхнулся, как собака, и дико захохотал.

— Хам! — крикнул Льву Яковлевичу муравей пронзительно и зло. — Ха-а-ам!! Ха-ха-хам!

И вдруг Сопако почувствовал, как опадает и сжимается, съеживается его тело, руки и ноги превращаются в отвратительные рыжие суставчатые лапы. Никаких зеркал нет, но Лев Яковлевич ясно видит перед собой омерзительного рыжего муравья. Муравей этот он, Сопако, с небритыми щетинистыми щеками, сивой кабаньей шевелюрой и блеклыми, обшаривающими мир глазками.

Оба муравья сидят на засохшей былинке, а вокруг шагают гиганты, обутые в тяжелые, подбитые гвоздями башмаки. Головы гигантов упираются в небо, каждый их шаг — без конца и без края.

— Да ведь это обыкновенные люди, — сообразил Сопако. — Они мне кажутся гигантами, потому что я — муравей!