Нокаут на шестой минуте

У меня болела спина. Я повернулся на правый бок, потом на левый. Опустил ноги, встал и пошел в гостиную. Томас Ричардсон сидел на полу, скрестив ноги. Я сел рядом с ним. Он не повернул головы, его взгляд скользил по гостям, толпившимся в гостиной. «Вчера у тебя получился отличный проход», — сказал он тихо.

— Спасибо. — Я покраснел от удовольствия. Похвала Ричардсона говорила о многом, и мне всегда казалось, что я недостоин ее. — Завтра иду к тренеру, вызывает, — сказал я. — Начинается следующая глава в моей неравной борьбе за славу и благоденствие.

— Желаю успеха. — Ричардсон засмеялся, поворачиваясь ко мне. — Я встретил его в Сан-Луи и спросил, подписал ли он мое письмо с протестом против войны. Он ответил, что я сую нос не в свое дело и лучше бы сосредоточился на футболе. — Чернокожий атлет фыркнул и уставился в пол. — Проклятая война во Вьетнаме — не мое дело! Он сидел, закинув ногу на ногу, и глядел на меня с презрением. Мол, куда я лезу, я — цветной? Я был готов задушить его!

Ричардсон был активистом антивоенного движения, и я уважал его за это. Все, что мне хотелось знать о войне, умещалось в несколько фраз, которые один пьяный профессор-политолог доверительно прошептал мне на ухо на пикнике преподавателей Мичиганского университета. После нескольких стаканов он сообщил мне по секрету, что не только выполнял регулярные задания ЦРУ, но и принимал участие в подготовке убийств. «Вот что я тебе скажу, — говорил профессор про какого-то политического деятеля, — сукин сын не протянет и полутора месяцев». Убили «сукина сына» через три недели. А вообще я старался держаться от политики подальше.

— Не расстраивайся, Томас. Помни, что Господь Бог так и не решил вопрос, как остановить фланговый прорыв. — С трудом встав на ноги, я дружески похлопал Ричардсона по плечу и пошел на кухню. Через открытую дверь я видел танцующих у бассейна.

Джо-Боб стоял посреди гостиной с детским футбольным шлемом на голове и уже без штанов. Шлем был мал ему, лицо превратилось в нелепую маску. Если Джо-Боб не изменит себе, подумал я, то скоро начнется.

Большинство мужчин старались не замечать или не обращать особого внимания на выходки Джо-Боба, мол, любит парень выпить и повеселиться, — никто не хотел быть побитым и униженным при всех. Трудно не замечать, как двухметровый гигант, без штанов, возбужденный, лапает твою спутницу, но характерной чертой гостей на таких вечеринках со знаменитыми футболистами была терпимость, я бы сказал — супертерпимость.

Я снова забрался на стол. Оттуда было удобней наблюдать за общим раскладом. Мне удалось насчитать пятерых девиц, достойных внимания. Тройка, сидевшая на диване с одинаково крепко сжатыми коленями, состояла скорей всего из стюардесс, не расстававшихся друг с другом с момента поступления в летную школу. Чтобы отделить их друг от друга, надо было затратить слишком много интеллекта и эмоций. Худенькая девушка в джинсах, с длинными густыми каштановыми волосами, в очках с тонкой металлической оправой оживленно беседовала с Томасом Ричардсоном. Она выглядела многообещающе, но, судя по ее оживлению, предпочитала негров, и особенно ей нравился Ричардсон. Оставалась лишь девушка Боба Бодроу. Она сидела одна в окружении грязной посуды.

Отпрыск богатых нефтепромышленников, Бодроу стал преуспевающим страховым агентом и основал фирму еще совсем молодым человеком. Не так давно он побывал на «отдыхе» в Фэйрхейвене, где за сто долларов в день лечились представители высшего света Далласа. До этого Бодроу дважды задерживала полиция ранним утром в центре Далласа — голый, он палил из револьвера и орал, что это он убил Мартина Лютера Кинга. Ему поставили диагноз «крайнее истощение», отвезли в Фэйрхейвен и накачали торазином.

Бодроу и Кроуфорд были друзьями. Они носились в новеньком роскошном «Континентале» Бодроу, пили, названивали знакомым по телефону из машины, палили из «магнума» 0,357 калибра. Страховой агент страдал манией преследования и был всегда при оружии.

Как и Стив Петерсон, Бодроу часто приводил с собой на вечеринки нескольких девиц. И, как Петерсон, имел неприятную привычку то и дело трогать своего собеседника, поглаживать и похлопывать, не переставая болтать обо всем на свете — от страхования недвижимого имущества до нигеров, захватывающих ведущие позиции в спорте. Сейчас Бодроу стоял у входа со стаканом в одной руке, положив вторую на плечо Сэта Максвелла. На лице Сэта застыла гримаса раздражения и скуки, но он все терпел из почтения к богатству Бодроу.

Я решил заговорить с его девушкой. Она была шатенкой с идеально ровными белыми зубами.

— Принести вам что-нибудь? — осведомился я.

Она вздрогнула от неожиданности, но улыбнулась и протянула мне стакан.

— Пепси, пожалуйста. Побольше льда, если можно, и наливайте по краю стакана, чтобы не вышел газ.

— Хорошо, постараюсь.

Алан Кларидж стоял в кухне и сосредоточенно колотил кулаком по дверце буфета. Его суставы были разбиты и кровоточили, а рубашка, которую он занял у Кроуфорда, забрызгана кровью.

— Ты сегодня слишком уж жесток к себе, Алан, — сказал я.