Ноктюрн для водосточной трубы

— Был чрезвычайно рад встретиться с вами, Петр Сергеевич. Теперь ваша очередь к нам в Питер. И вообще, ну что вас здесь держит? Бросайте своего директора, он все равно вас не ценит, и перебирайтесь к нам. Все-таки головной институт. Базы и сравнивать нечего. Вы даже представить не можете, какую мы вам лабораторию отгрохаем. Право, перебирайтесь!

— Соблазнитель, — проговорил первый, и сквозь шутливый его тон пробилась вполне реальная тревога. — Вот не дам тебе машину, пойдешь до аэродрома пешком… Не слушай ты его, Петр. Никуда тебе уезжать отсюда не надо.

— А в командировку ты его все равно отпустишь.

— В командировку — пожалуйста. Только, чур, с возвратом.

Тут они стали прощаться, и Петр полез из машины.

— Это безобразие, — проговорила Нина, встретив их на пороге квартиры. — По твоей милости, Петр, мы могли опоздать на дачу. Ты ужасный эгоист, только о себе и думаешь.

Ужасный эгоист всем своим видом выражал раскаяние.

— Да там такое дело было, — по обыкновению нескладно начал он, — четырнадцатая серия к чертям полетела. Ну, мы ее и дожали. Пришлось мозгами крутить.

— О, боже, — Нина печально вздохнула. — "Дожали", "мозгами крутить". Тебя просто невозможно слушать.

На этом прения сторон завершились, и вскоре после непродолжительных сборов "Жигули" уже мчались за пределы города, крутя за собой снежные вихри.

4

— Сейчас без пяти три, — проговорила по прибытии хозяйка дачи, решительно оглядывая разложенные на кухонном столе продукты. — Так вот, чтобы до семи я вас дома не видела. Готовка не мужское дело. Ступайте. Возьмите лыжи и ступайте.

— Был бы третий — пулю бы расписали, — пробурчал Петр, но в голосе его не звучал истинно молодецкий задор, что отличает настоящих приверженцев карточных забав, а звучала в нем покорность судьбе да слабый отголосок нелюбви к зимним видам спорта.

Георгию, напротив, предложение Нины понравилось: карты он презирал, а на лыжах ходил хорошо. К тому же назойливое чувство неудовлетворенности беседой с Краснопольским и его приемной дочерью требовало уединенного размышления.

Как бы там ни было, а уже через полчаса наши спортсмены шли по накатанной лыжне.

— Покурим, — сказал Петр и присел на пенек. — Времени тьма. Успеем нагуляться.

Георгий не курил, однако возражать не стал и устроился рядом.

Солнце согрело воздух. Ветер отсутствовал. Пели птицы. Природа ликовала.

И спросил Георгий, отмахиваясь от дыма:

— Давно в институте работаешь?

— Девятый год, — Петр щелчком отбросил окурок. — До этого шабашил. Деньги были нужны.

— На дачу?

— Нет. Дача и машина — потом, когда втянулся. А по первости… Мы же только поженились. Комнату снимали. Нинка училась.

— Погоди, как комнату снимали? А родители?

— Дурота! Я же у тетки рос. Не помнишь?

— Это я, положим, помню, — впервые с начала рассказа солгал наш герой. — Но отец Нины? Приемный отец?

Петр неопределенно посвистел.

— Объяснить по-человечески можешь? — интерес Георгия стремительно возрастал.

— А чего объяснять? Тестя моего видел? То-то и оно… Как узнал старик обо мне — взъерепенился! А что? Его понять можно. На дочку аж не дышал. Ноги мыли воду пил. А тут я, "здрасте — пожалуйста".

— Не понимаю, что в тебе плохого? — пожал плечами Георгий. — Высшее образование, перспективный жених.

— А у него таких перспективных — мешками. Под ногами шарахались. Он же ректором был. Ему непременно прынца подавай. Крику было — туши свет!

— Ну а ты?

— А что я? Креплюсь. Нинку, понимаешь, сильно любил.

— А Нина?

— Сначала тоже не очень. Почти ноль внимания. Но однажды сама ко мне прибежала. Вечером уже. На улицу вызвала. Любишь, говорит, меня? А я слова сказать не могу, головой киваю, как лошадь. Тогда, говорит, давай поженимся. Только чтобы жить не с теткой. Ну, я назавтра комнату снял, туда и переехали. А расписались через месяц.

— И ты сразу начал шабашить?

— Нет, не сразу. Летом. Нинку на юг отправил, ее стипендия да мои аспирантские — вместе хватило. У самого десятка. Думал временно в дворники пойти, да знакомого встретил, Он в бригаде был. Сговорились…Нинка приезжает, а у меня полтысячи в кармане. С тех пор и шабашил.

— А Нина?

— Что Нина?

— Ну… был аспирантом, без пяти минут кандидатом наук, и стал шабашником.

Петр пожал плечами.

— Да мы как-то на эту тему не общались…

— Чего ж шабашку бросил?

— Надоело. Мотался, как собака, дома не бывал. Да и тупеть начал. Чуть, понимаешь, говорить не разучился. Нинка мне сегодня правильно врезала. Плюнул, остался. Всех денег не заработаешь.

— Ясно, Ну а сейчас как живешь?

— Нормально. Детей вот нет, жаль. Нинка не хочет.

— С тестем-то вы как помирились?

— Сам приполз. Куда ему деться? Он Нинку любит… Да он мужик ничего. Но нервов ты ему попортил!

— Признаться, по его поведению этого не заметно.

— Уже оклемался. А сначала орал. У него это запросто. Ты же в Энске? В газете?

— Верно.

— Так он в Энск звонил. С редактором твоим ругался.

— Когда это было?

— Да летом же! Когда ты первое письмо прислал. Я тебе точно скажу — 24 августа. Мы с Нинкой в Ялту собирались, а он билеты на самолет доставал, Я за билетами заехал — слышал.

— А потом?

— Что потом?

— Когда второе письмо пришло?