Ноктюрн пустоты

– Поймите меня правильно, мистер Бари, - дама повернулась ко мне, белозубо улыбнулась, - я не против разумной игры… Но нельзя ли объяснить тем людям, - она подчеркнула два последних слова, - что они играют со страшной игрушкой.

Неожиданно она встала, решительно пересекла ковровую дорожку, села на скамью напротив.

Я и не заметил, как на нашу скамейку взгромоздился негр. Сел, как садятся нарочито негры в присутствии белых: на спинку скамьи, спиной к нам. Штаны и ботинки - белые, носки - красные, рубашка - черная с закатанными рукавами.

Моя собеседница напоминала взъерошенную ворону.

Я спросил:

– Сэр, вы не могли бы сидеть, как все другие? - И прибавил: - Вы прервали разговор.

Негр мгновенно очутился в нормальной позе.

– Только ради вас, мистер Бари!

Кого-то он мне напомнил.

– Извините, что помешал.

Он ушел, небрежно махнув рукой.

На тыльной стороне руки я заметил наколку - букву "Н".

– Ниггер! Хам!

Дама стрельнула злым шепотом в спину цветного - обычным американским способом. Спина чуть дрогнула, но негр не остановился - ушел танцующим шагом.

– Терпеть не могу ниггеров! - Моя собеседница снова пересела ко мне.

Однако не это было самое важное. "Н"! "Э-н"… "Э-н-н"!

Одна лишь буква…

И сразу всплыла в памяти давняя история: "Н" - "Нет!" - "Нонни"…

Интересно устроена журналистская память. Как огромное, хаотически перемешанное досье фактов. Что-то видел, что-то слышал, что-то читал. И моментально забываешь лишнее: жизнь идет вперед, событий слишком много. Однако нужная информация возникает в острых ситуациях, когда напряженно работают мозг, чувства, вся сложная человеческая система.

Я вспомнил про букву алфавита и… закона.

Это была типичная для Америки история. В небольшом курортно-пляжном городке штата Флорида разгоняли демонстрацию негров. Действовали привычными методами. И вдруг полицейский застрелил мальчишку по имени Нонни.

Нонни, вернувшись из школы, играл с приятелем в бейсбол. Он постепенно выигрывал, как может выигрывать каждый чемпион класса. Но мать соперника чересчур волновалась: ее сын задерживался на обед. Она дважды заходила на бейсбольную площадку, разделявшую дома соседей, а потом позвонила в полицейский участок с жалобой на черномазого, который разрушает авторитет родителей у ее белого сына.

К площадке подкатила патрульная машина. Полицейский знал, кого надо наказать. Он выстрелил в негритенка. Точно между глаз. И уехал.

Черная Америка взорвалась. Сначала в том курортном городке, позже, когда суд оправдал полицейского убийцу, по всей стране. Негры вышли на улицы, и это показалось белым страшно. Демонстрантов приводили в чувство, сбивая с ног из брандспойтов, усмиряли газовыми гранатами, одиночек пристреливали. Звенели стекла, пылали машины, дома смотрели пустыми глазницами. Губернаторы вызывали на помощь национальную гвардию. Негритянские кварталы лежали в руинах. Газеты день ото дня умножали цифры - число убитых, раненых, арестованных. Я прекрасно помню все это.

Целое лето пылал гнев инакомыслящих. "Нет!" - писали они на стенах особняков. "Нет!" - на дорогих кадиллаках. "Нет!" - на статуе Свободы. И белые боялись прикасаться ко всему, где была начертана первая буква имени убитого парнишки. Они вызывали полицейских, а те привычно, если был хоть малейший повод, стреляли.

Так случается время от времени в Америке.

Неужели татуировка на руке у цветного имеет отношение к этой истории? Нет, чистое совпадение. Давно отбушевало то "жаркое лето", и весь мир наверняка забыл беднягу Нонни. Только журналистская память способна выхватывать из прошлого конкретные детали.

– Какой нахал!.. Никогда не садитесь в лифт, если там негр! - горячо продолжала моя соседка, о которой я на время забыл.

– Почему?

– Как почему? Это опасно!

– За что вы их так ненавидите? - спросил я.

– А за что они ненавидят нас?! - Дама возмущенно взмахнула руками. И сменила гнев на стандартную улыбку: - Впрочем, вы европеец, мистер Бари…

– Пожалуй, вас я не пойму…

Я почувствовал какую-то усталость, точнее, бремя неожиданной ответственности за эту агрессивно настроенную прабабушку, ее беззаботного правнука, за серенький денек, в котором порхали игрушечные самолеты. Мы расстались с собеседницей дружески, но чувство усталости долго не проходило.

Да еще этот шар с двумя безумцами!..

– Нет сведений? - спрашивал я время от времени по телефону Нэша.

– "Океан молчит" - это наш последний заголовок, - отвечал невозмутимый Нэш. - Кстати, мистер Бари, о вас специальная полоса. Как вы смотрите на шапку: "Жители Джона надеются на Джона"? А?

– Не валяйте дурака, Нэш! - сказал я.

– Но люди действительно верят в вас больше, чем в полицию…

– Заткнитесь, Нэш! - оборвал я, представляя вытянутые физиономии полицейских и хихикающего Боби.

Ирландца не так-то легко было укротить.

– Моя газета выражает мнение читателей…

Я бросил трубку. Этот редактор - великовозрастный младенец! И зачем я ввязался в историю? Что я - господь бог, чтобы спасти целый небоскреб? В конце концов, я просто приезжий, корреспондент лондонской конторы, у меня в Нью-Йорке куча разных дел!..