Ноктуарий. Театр гротеска

Помимо прежних нарядов стриптизерши и таинственной предсказательницы, лежали там и другие костюмы. Ими завалили всю мансарду, райский уголок дней былых – так Крамм начал к ней относиться. И его руки дрожали, перебирая престранную экипировку: то разбросанные по полу, то перекинутые через зеркало гардероба, то замысловатые, а то и совсем нелепые облачения-маски из дорогого бархата или яркого разноцветного атласа. Обшарив этот бредовый мирок мансарды, Крамм обнаружил то, что искал, сам того едва ли ведая. Там, на дне одного из самых громадных ларей, лежал шутовской наряд – целиком, с ног до головы. Мягкие туфли-шлепки топорщили задранные носы, а капюшон с парой длинных торчалок прозвенел колокольчиками, когда Крамм натянул его себе на голову. Костюм пестрел чехардой разноцветных лоскутков и сидел, как влитой – всю одежду торгового агента, естественно, пришлось снять. Два конца на макушке капюшона напоминали рожки улитки – обратил внимание Крамм, глянув в зеркало – вот только свисали, болтаясь туда-сюда, всякий раз, когда он покачивал головой, слушая легкий перезвон колокольчиков. Колокольчики крепились и к задранным носам шутовских шлепок, да и на самом костюме качались то здесь, то там. Крамм звенел всеми, пританцовывая перед зеркалом, и не мог оторвать взгляда от фигуры, в которой ни за что не признал бы себя, затерявшись в мире чувств и порывов, о каких ни разу в жизни не помышлял. Он, по своим словам, утратил последнее представление о существовании на свете разъездного торгового агента. Теперь с ним осталось лишь крепкие объятия шутовского костюма, динь-дон колокольчиков, да дряблое лицо кривляки-паяца в зеркале.

Спустя некоторое время, рассказывал Крамм, он прислонился лицом к холодным половицам мансарды и лежал без движения, полностью удовлетворенный и вымотанный этим затхлым райским уголком. А потом снова зазвучали бубенцы, и Крамм не понял, откуда доносится их звук. Его тело на полу не шевелилось, впав в своего рода дремотное оцепенение, и все же он слышал переливистый звон колокольчиков. Крамм подумал, что стоит только открыть глаза и перекатиться на спину, как станет ясно, откуда идет этот звук. Но вскоре растерял всю уверенность в таком порядке действий, ибо более не чувствовал своего тела. Звон колокольчиков становился все громче, вот они бряцают над самым ухом, хоть он и бессилен шевельнуть шеей и никак не мог тряхнуть бубенцами на кисточках капюшона. И тут он услышал голос:

– Открой же глаза и узри чудеса. – И когда он, наконец открыл глаза, то увидел в зеркале гардероба свое лицо: крохотное личико крохотной головы паяца, и эта голова торчала на подобии жезла – полосатой как конфета-тянучка палочке, в деревянной руке миссис Пик. Старуха трясла полосатой палочкой, как погремушкой, и раскатисто лился динь-дон колокольчиков на крохотном капюшоне Крамма. Там же, в зеркале, он увидел свое беспомощное, неподвижное тело на полу мансарды. И, подводя всему итог, в его сознании билось единственное стремленье: остаться головой на палочке в деревянной руке миссис Пик. Навеки, навеки…

Когда Крамм пробудился следующим утром, то услышал, как капли дождя бьют по крыше прямо над комнатой, где он, полностью одетый, лежал на кушетке. Миссис Пик тихонько тормошила его свой настоящей рукой, приговаривая:

– Проснитесь, мистер Крамм. Уже поздно, вам пора в дорогу. Вас ждут дела за границей.

Крамму тут же захотелось вставить хоть слово, озадачить пожилую даму тем, что он описал мне как свое «приключение в мансарде». Но бесцеремонное, деловое поведение миссис Пик и самый будничный тон ее голоса поведали ему о бесполезности любых заявлений. Так или иначе, он испугался: открыто обсуждать эту эксцентричную тему не стоит, коли его заботят хорошие с ней отношения. И вскоре он, с чемоданчиком в руке, стоял у дверей громадного здания, замешкавшись, чтобы присмотреться к напудренному лицу миссис Пик и украдкой бросить последний взгляд на ее искусственную руку – та свисала вдоль тела.

– Можно мне снова остановиться у вас? – спросил Крамм.

– Если хотите, – ответила миссис Пик и придержала дверь перед отбывающим гостем.

Едва ступив с крыльца, Крамм быстро-быстро обернулся и выпалил:

– В той же комнате, можно?

Но миссис Пик уже закрыла за ним дверь, и ее ответ, если она и в самом деле ответила, прозвенел еле слышным динь-дон крошечных колокольчиков.

Заключив свои торговые сделки по ту сторону северной границы, мистер Крамм вернулся к дому миссис Пик, лишь затем, чтобы обнаружить, что за короткий промежуток его поездки тот до основания сгорел. Пока мы, ранней весной, сидели на скамейке в парке, вглядываясь в блеклое утро, я рассказал ему об извечных слухах, пустопорожних вечерних разговорах о миссис Пик и ее старом доме.