Ноктуарий. Театр гротеска

– Объяснюсь. В голове у вас засели два принципа – и, боюсь, на них одних у вас там все и держится. Первый – принцип наций, стран, вся эта белиберда про «края наших матерей» и «земли наших отцов». Второй – принцип божеств. Оба принципа – заблуждения. Нечистоты, забившие вашу голову. В простой девиз «Граждане за веру» вы умудрились уложить целых два из существующих трех грязных предрассудков, давно уж подлежащих забвению, хотя бы ради того, чтобы люди чуть лучше – чуть чище – воспринимали этот мир. Без этого чистого понимания – или хотя бы чего-то похожего, – все кругом сплошь катастрофа и останется катастрофой и дальше.

– Я понимаю вас, сэр. Не обязательно делать пожертвования, – произнес юноша, на что отец, тут же сунув руку в правый карман брюк, достал трубочку из банкнот, прихваченную резинкой, и продемонстрировал гостю:

– Отдам ее вам, если дадите мне шанс основательно почистить вашу голову от пыли.

– Моя вера – не пыль, сэр. Она не просто что-то, что существует только у меня в голове.

До этого момента я думал, что отец измывался над молодым человеком забавы ради, для того, чтобы отвлечься от своих трудов, в которых он буквально растворился за несколько последних дней. Однако тут же я заметил перемену в голосе отца, показавшуюся мне зловещей: от интонаций иконоборца старой школы, коего изображал, он перешел к безрассудной и бесчестной демагогии по отношению к гостю:

– Что ж, прошу меня простить. Я ни в коем случае не стану утверждать, что все это – только у вас в голове. Иначе как тогда объяснить то странное, что обитает в этом доме?

– Бог есть в каждом доме, – согласился юноша. – Он – вездесущ.

– Ну да, ну да. Но тут, поверьте, случай особый. В подвале…

Услышав слово «подвал», я мигом заподозрил, что отец, поминая о чем-то объяснимом только верой, ссылался на заселенность нашего дома призраками – не факт, что всерьез. Я-то к таким вещам был привычен, сам уже однажды помогал ему в небольшом эксперименте по выявлению их присутствия и целей (из его туманных объяснений, по крайней мере, выходило если не это, то нечто близкое). Тогда он даже позволил мне сохранить один сувенирчик на память о «первом этапе эксперимента», как он выразился. Я был почти уверен, что именно на этот факт отец и намекает.

– В подвале? – переспросил юноша.

– Да, – кивнул отец. – Могу показать вам.

– Не в моей голове, а в вашем подвале, – уточнил юноша, пытаясь смекнуть, что к чему.

– Да, именно так. Давайте я покажу вам. После вы – ваша организация – получите взнос, причем весьма щедрый. Как вам такая идея?

Юноша ответил не сразу, и, должно быть, именно по этой причине отец позвал меня. Я поднялся на несколько ступенек и выждал немного, потом стал спускаться – так, будто и не подслушивал их разговор все это время.

– Мой сын, – представил меня гостю отец, и тот поднялся, чтобы пожать мне руку. Он был худощав, костюм его явно происходил из комиссионного магазина – именно таким я его и представил по голосу.

– Дэниел, я хочу посвятить гостя в свои труды. Проследи, пожалуйста, чтобы нас никто не беспокоил, – сказал отец. Я кивнул – с таким видом, будто их дела меня взаправду волновали. Указав юноше на спуск в подвал, отец заверил меня: – Мы ненадолго.

Вне всяких сомнений, мое присутствие – вернее, моя нормальность – обеспечило согласие юноши на спуск в подвал. Мой отец это понимал, конечно же. А вот что от него ускользнуло – так то, что я тихо и незаметно оставил дом, когда дверь подвала закрылась за ним. Я задержался бы с ним, чтобы посмотреть, как далеко продвинулась его работа, на ранних стадиях которой он все-таки заручался моей помощью, но тем вечером мне хотелось навестить подругу, жившую по соседству.

Говоря «по соседству», я имею в виду не свой район, а тот самый, что был еще хуже нашего. Разделяло нас всего несколько улиц, но, пройдя их, можно было легко заметить разницу между домами, где на окнах были решетки, и домами, где никаких таких преград не было, ибо у жильцов их было попросту нечего красть, им не о чем было волноваться. Там, за этими домами, начинался другой мир – извращенный парадиз для бродяг и сумасбродов, где старые дома стояли вплотную друг к другу, иной раз сгоревшие или полуразрушенные, с черными провалами вместо дверей и окон, и где над пустырями светила луна совершенно особенная, чем-то отличная от той, что восходила ночами над всем остальным миром.

Однажды я набрел на ветхий дом, одиноко стоящий на отшибе. Сама мысль о том, что там кто-то, может статься, еще живет, распаляла мою фантазию, погружая ее в омут страшных догадок, – пока я шагал к нему через пустырь, вслушиваясь в хруст битого стекла под подошвами, мне чудились в сумерках таинственные тени. Подойдя поближе, я заметил тонкие, ставшие лохмотьями простыни вместо занавесок на окнах. Наконец после продолжительного созерцания, я углядел где-то внутри дома источник мягкого, колеблющегося света.