Ноктуарий. Театр гротеска

В дальнем конце подвала я заметил странную штуку, больше всего похожую на гибрид королевского трона и электрического стула. К ней был привязан молодой человек в бэушном костюме. Ремни охватывали все его тело – руки, ноги, даже голову. Глаза молодого человека были открыты, но смотрели куда-то вдаль. Я заметил, что зеленое желе вытекало из открытого контейнера размером с термос, стоящего рядом со стулом. На контейнере была бирка со словами «ПРОДУКТ ОЧИСТКИ». Все наваждения, все боги и монстры, жившие до поры в голове юноши из «Граждан за веру», утекали у меня на глазах в канализацию, извлеченные моим отцом. Должно быть, часть своей силы они растеряли – выдохлись вне сосуда, содержавшего их, потому как я не ощущал никакого призрачного присутствия – ни враждебного, ни дружелюбного – в этой остаточной субстанции.

Я не знал, был ли молодой человек жив – в любом смысле этого слова. Пожалуй, скорее да, чем нет. Как бы то ни было, его состояние подсказывало, что моей семье стоило начать подыскивать дом для переезда.

– Что тут опять случилось? – спросила моя сестра с другого конца подвала. Она уселась там на лестнице. – Похоже, еще один папин научный проект зашел в тупик.

– Похоже на то, – сказал я, идя обратно.

– Как ты думаешь, у этого парня было много денег?

– Не знаю. Может быть. Он собирал пожертвования для какой-то организации.

– Вот и славно. Мы с мамой вернулись без гроша в кармане, хотя вроде бы ни на что особо не тратились.

– Куда вы ездили? – Я присел на ступеньку вплотную к ней.

– Ты же знаешь, мне нельзя об этом говорить.

– Но я не могу не спросить.

Немного помолчав, она прошептала:

– Дэниел, ты знаешь, что такое гермафродит?

Я постарался не выдать своей реакции на слова сестры, которые подняли во мне целую бурю эмоций и образов. Вот что смущало в убитом детективе: я всегда полагал (во всяком случае, воображал), что органы у людей разного пола четко разделены. Но у полицейского все было не так, как я уже говорил. Вот уж спасибо, Элиза. Несмотря на запреты матери о чем-либо мне рассказывать, моя дорогая сестренка всегда находила способ рассказать мне, что там у них происходит.

– А почему ты спрашиваешь? – прошептал я в ответ. – Ты когда с мамой ездила, что-то такое видела?

– Конечно, нет.

– Ты должна все рассказать мне, Элиза. О чем они говорили с мамой? Она говорила с ним обо мне, да?

– Откуда мне знать, Дэниел, – ответила Элиза, поднимаясь и направляясь к ступенькам. Наверху лестницы она обернулась и спросила:

– Когда все это закончится, Дэниел? Каждый раз, когда я заговариваю о тебе, мама молчит как рыба. Чепуха какая-то, ей-богу.

– Видимо, стоит винить во всем силы нечистой Вселенной? – развел я руками.

– Чего-чего? – озадачилась сестра.

– Во внешнем мире смысла искать не стоит, если ты еще не поняла. Суть – она в наших головах, как говорит папа.

– Не знаю, на что ты намекаешь, но об одном прошу – не говори матери о том, что мы с тобой болтали. Если выдашь – больше ничегошеньки тебе не скажу, – пригрозила она напоследок, взбегая на второй этаж.

Я пошел за ней. Рядом с отцом на диване уже сидела мама, вскрывая изобилие коробочек, вытаскивая из сумок уйму разных вещиц – видимо, показывая, что они с Элизой накупили, пока гуляли. Я присел на стул напротив них.

– Привет, малыш, – сказала моя мать.

– Привет, мам, – ответил я и обратился к отцу: – Пап, можно я кое-что спрошу?

Он по-прежнему выглядел слегка не в себе.

– Папа?..

– Твой отец очень устал, солнышко.

– Знаю. Я просто хотел кое-что у него спросить. Пап, когда ты говорил с тем парнем, ты что-то сказал про три… принципа – вроде так ты их назвал?

– Страны, божества, – произнес отец, будто выходя из глубокого ступора. – То, что мешает ясному постижению мира.

– Ага. Но есть же еще третий принцип. Ты никогда не говорил о нем.

Но отец уже умолк, сверля пол опустошенным взглядом. Мать же почему-то улыбалась. Она-то уж точно слышала обо всем этом не один раз.

– Третий принцип? – переспросила она, выпуская сигаретный дым в мою сторону. – Что ж, третий принцип – это семья, солнышко.

Градоначальник

Однажды серым утром, незадолго до начала зимы, по городу пронеслась тревожная весть: градоначальник пропал из своего кабинета, и никто не может его нигде сыскать. Народ поначалу пустил все на самотек – такое ведь случалось и раньше, и всегда единственной на такие обстоятельства реакцией служило невмешательство.

Кернс, старый водитель трамвая, таскавшегося вверх-вниз по главной улице, первым осторожно высказал мысль о том, что градоначальник больше уж не вернется, ибо пребывает ныне не с нами во всех смыслах этих слов. Шагая к своему дому от трамвайного депо на другом конце города, он подметил, что тусклая лампа, обычно горевшая в кабинетном окне градоначальника, погасла.