Ноль

«Пустое место, ничто, ноль, который должен страдать…»

Ноль. Начало отсчета моей настоящей жизни. Он вернул себе и мне то, что забрали у нас еще до рождения. Он вернул людям совесть, возвратил их к точке, когда души еще не почернели от ненависти. Ему все-таки улыбнулись – виновато, удивленно, смущенно…

И вдруг я понимаю, что все мечты Егора разом сбылись: он вытащил маму из беспросветности и грязи сплетен, его любят, ему улыбаются и несут цветы, а сам он ушел туда, где все хорошо.

– Ты сделал это, слышишь? Без помощи дара, которым ты так тяготился… У тебя получилось просто потому, что ты всегда, в любых обстоятельствах, оставался человеком. Только вот моя мечта гордо пройтись рядом, держась за руки, не сбудется уже никогда… Сотвори чудо еще раз… Вернись! – Я снимаю перчатку, вытягиваю вперед руку и раскрываю ладонь. Долго-долго держу ее над замерзшей водой и глотаю слезы, но ничто не меняется.

От реки веет ледяным спокойствием.

Разочарованно наблюдаю за неподвижным черно-белым пейзажем, сжимаю кулак, дую на окоченевшие пальцы… Одинокая фигура в ярком элегантном пальто, постояв у самой кромки льда, наклоняется и осторожно кладет на холодную гладь цветы – две красные гвоздики.

Бабушка…

Она выдыхает в воздух короткое: «Прости меня, мальчик», отступает от берега и шагает прочь.

Онемев, провожаю взглядом прямую, гордую спину, и слезы обжигают щеки: я не верю бабушке, скорбь – это роль, которую она играет в совершенстве. В городке изменилось отношение к Лебедевым, а она просто не может отличаться от всех остальных! Но ведь ее никто не видит сейчас…

Неужели то, чего Егор так долго ждал и добивался, наконец произошло – Галина Федоровна Наумова попросила у него прощения?!

Я не верю своим измученным глазам, волной накатывает истерика.

– Егор, она сделала это, смотри! Офигеть… У тебя получилось! Снова!

…Не на шутку встревоженная мама находит меня не сразу, а найдя, с трудом успокаивает.

– Мам, они все – лицемерные сволочи! Как они могут делать вид, что все хорошо, а они ни в чем не виноваты, как?! – кричу я сквозь спазмы и всхлипы.

– Это люди, Сонь. Просто люди… Я ведь тоже успокаиваю себя тем, что перечислила Наде несколько тысяч, ну… сделала, что могла. Да только вот она не снимает их со счета, – вздохнув, мама прижимает меня к себе. – А я… перевела деньги и, как всегда, пытаюсь жить спокойно. Права ты во всем, Соня. Во всем права.

* * *

Масик прерывает воспоминания просьбой достать с верхней полки конструктор – слезаю с нагретого подоконника, помогаю брату и, взяв со стола ноутбук, валюсь на диван.

Прошло почти два месяца, но я все равно с нездоровым упорством просматриваю новостные ленты, сайты местных газет, группы в соцсетях, даже профили бывших одноклассников и знакомых – горящие свечи с их аватарок уже исчезли, но гибель Егора все еще будоражит умы.

Мне много раз хотелось написать гадости Алене, Тимуру Алиеву и Сене Новикову – все они продолжают влачить бесцельное существование, добавляют на страницы тупую музыку, картинки, фото с тусовок… Но больше всего я хочу застать в сети Сашу и о многом спросить. Просто спросить.

Однако пользователь Алекс Королев с 31 декабря ушедшего года не посещал свою переполненную приторными комментариями страничку.

Никаких новостей о Егоре нет. Еще через четыре месяца его мама обратится в суд, и парня официально признают погибшим.

Тогда закончится и ее жизнь. И моя. И Воробья – преданного доброго великана, который не смог уберечь своего друга от беды.

Вбиваю в строку поиска его фамилию и имя, нахожу заброшенный с осени профиль, и беспроводная мышка падает из ослабевшей руки на пол.

Прямо сейчас Воробей онлайн!

С основной фотографии ухмыляется Сид Вишез, пока я судорожно набираю:

«Костя, привет!»

«Хой, детка! Сколько лет, сколько зим… Как оно?» – щелкает почти сразу ответ.

Голова кружится, пальцы дрожат и промахиваются мимо нужных кнопок – общение с Воробьем, который так хорошо знал Егора, приближает и меня к нему, дарит иррациональную больную надежду…

«Плохо. Очень плохо. А как ты?» – нажимаю на enter и жду.

«Служу России. Кстати, я скоро выйду из сети – не могу переписываться долго».

Я бы все отдала, только бы этот добродушный великан был здесь – хитро усмехнулся, обнял и утешил, сморозив какую-нибудь чушь, отпустил шуточку про Егора, и тот, бледнея от злости, вмиг нарисовался бы рядом и закатил бы скандал…

«Ты – его лучший друг. Думаешь, он погиб? Или веришь, что это не так?..» – задаю свой главный вопрос и беспомощно пялюсь на экран.

«Я не верю. Я ЗНАЮ» – приходит последнее сообщение, и значок напротив контакта Воробья меняется на серый.

* * *

Час спустя, дождавшись маминого возвращения и завалив безжизненный профиль Воробья десятками сообщений без ответа, трясусь в мрачном полупустом вагоне и засматриваюсь на бешеный танец снежинок – сквозь него иногда прорываются черные силуэты деревьев, строений, заборов и столбов.

Что знает лучший друг, находящийся в тысячах километров отсюда, но не знает мама Егора?