Ноль К

– Насчет продолжительности жизни Росс всегда все знал, – сказал я. – А сейчас, здесь, в последние три или четыре дня я увидел, что этот человек просто… распался.

– Это иная разновидность ожидания. Ожидание своего окончательного решения. У него есть остаток сегодняшнего дня и длинная бессонная ночь, чтобы еще серьезнее все обдумать. А если понадобится больше времени, оно ему будет предоставлено.

– Но ведь, говоря простым человеческим языком, дело обстоит так: мужчина убежден, что не может жить без своей женщины.

– Тогда ты-то и должен объяснить ему, что здесь остается то, ради чего стоит передумать, отказаться от своих намерений.

– И что же остается? Инвестиционные стратегии?

– Остается сын.

– Нет, это не сработает.

– Сын и все, что он может сделать, чтобы отец уцелел в нашем большом и страшном мире.

Он говорил слегка напевно и обозначал ритм, покачивая указательным и средним пальцами. Захотелось разгадать или выдумать биографию этого человека, но я сдержался. Решил, что имя Бен-Эзра и есть выдуманное. И, поскольку заключает в себе целый комплекс библейских и футуристических мотивов, моему собеседнику очень подходит, ведь мы как раз сидим в его постапокалиптическом саду. Жаль, что Бен-Эзра сказал мне свое имя, назвался сам прежде, чем я успел сделать это за него.

Про отцов и детей он еще не закончил.

– Позволь ему сделать столь благородный выбор. Забудь о его деньгах. Ты еще не изведал того, что переживает он. Признай за ним право скорбеть.

– Право скорбеть признаю. Его выбор – нет. И тот факт, что здесь такое позволено, предусмотрено программой, так сказать.

– Здесь или не здесь – пройдет время, и этому перестанут удивляться.

Помолчали. На ногах у Бен-Эзры были шлепанцы с крошечными блестящими значками спереди. Я стал расспрашивать про Конвергенцию. Прямых ответов он не давал, но отметил, что здешняя община растет, есть вакантные места, предусмотрено строительство новых объектов – подземных. Однако аэродромчик останется как есть, самый примитивный, расширять или модернизировать его не планируется.

– Изоляция не отпугивает тех, кто понимает, что в ней-то и смысл, – объяснил он.

Я попробовал представить Бен-Эзру в самых обычных обстоятельствах – на заднем сиденье автомобиля, медленно движущегося по людным улицам, или во главе обеденного стола в доме на вершине холма, возвышающегося над людными улицами, но образы выходили неубедительными. Нигде я не мог его представить, только здесь, на этой скамье, в контексте беспредельной пустоты, простиравшейся за стенами сада. Он был аборигеном. В изоляции смысл.

– Мы понимаем, что в рамках идеи продления жизни сформируются новые подходы и, наверное, помогут усовершенствовать нашу методику, которая предполагает заморозку тела. Будут заниматься перенастройкой процесса старения, инвертировать биохимические процессы при прогрессирующих заболеваниях. Мы, без сомнения, находимся в авангарде всех достойных новаторских идей. Наши техцентры в Европе изучают различные методики для дальнейшей корректировки. Идеи, которые можно адаптировать к нашему формату. Мы опережаем самих себя. И именно такую позицию хотим занимать.

Была ли у этого человека семья? Чистил ли он зубы, обращался ли к стоматологу с острой болью? Могу я хоть попытаться вообразить его жизнь? Чужую жизнь. Ни минуты. Даже минута невообразима. Телесной, интеллектуальной, духовной жизни. Даже секундочка. Слишком много заложено в этой компактной фигуре.

Ладно, угомонись.

– Мы такие хрупкие, – сказал он. – Правда ведь? Все и повсюду на этой земле.

Он говорил, а я слушал о сотнях миллионов, а в будущем – миллиардах людей, которые бьются, чтоб раздобыть еду, и не раз-два в день, но каждый день и целыми днями. Пищевые цепочки, метеоусловия, гибель лесов, засухи, массовое вымирание птиц и океанических животных, количество углекислого газа в атмосфере, дефицит питьевой воды, вспышки инфекций, распространяющихся затем на обширной территории, – обо всем этом он рассказал подробно.

Рассуждать обо всяких планетарных бедствиях здесь было делом естественным, но Бен-Эзра не просто повторял заученный текст. Он знал об этих явлениях, изучал их, даже наблюдал отчасти, грезил ими. И говорил сдержанно, с известной долей красноречия, которым я не мог не восхищаться.

Далее он перешел к биологической войне с вариациями на тему массового вымирания. Токсины, биологические агенты, самовоспроизводящиеся микроорганизмы. И повсюду беженцы, жертвы войны – их миллионы, они селятся во временных жилищах и не могут вернуться домой, в свои разоренные города и селенья, они гибнут в море, когда терпят крушение спасательные суда.

Он прощупывал меня взглядом, что-то хотел увидеть.

– Разве сейчас ты не представляешь, не ощущаешь все это отчетливей, чем раньше? Угрозы и предзнаменования? Что-то назревает, пусть даже твои гаджеты создают иллюзию безопасности. Голосовое управление, гиперподключение, которые делают тебя бесплотным.