Ноль К

– Когда мне сообщат?

– В течение нескольких дней. С тобой свяжутся, – сказал он.

– Как?

– Каким-то привычным способом. А я просто исчезаю. Некоторое время как профессионал бездействовал, теперь просто исчезаю.

– Но есть же люди, которым известно о цели путешествия. Доверенные лица.

– Им известны определенные вещи. Известно, что у меня есть сын. Известно, что я исчезаю.

А дальше мы опять почти не говорили, я ждал, что у него затрясутся руки, но он заслонился своей бородой и стал рассказывать, как однажды исследовал верхние ярусы Восточной комнаты Библиотеки Моргана, в нерабочее время, читал и запоминал названия на корешках бесценных томов, выстроившихся в ряд прямо под расписным потолком, и я решил не обращать внимания на тот факт, что был тогда вместе с ним.

Увидел женщину в метро, на платформе – нас разделяли пути. В широких штанах и светлой кофте она стояла у стены, закрыв глаза, а кто же так делает в метро, на платформе – люди толкутся, приезжают-уезжают поезда. Я наблюдал за ней и, когда пришел мой поезд, не стал садиться, подождал, пока пути снова будут свободны и продолжил наблюдение – за женщиной, как бы безвозвратно переместившейся во внутренние сферы, – я решил в это верить. Вот бы она оказалась женщиной, которую я уже видел, – стоявшей на тротуаре, неподвижно, с закрытыми глазами. На платформе опять собиралась толпа, пришлось сместиться, чтобы видеть женщину. Я подумал, может быть, она участница войны – культурной войны неких кланов или член какой-нибудь партийной группировки в изгнании, разъясняющей свою роль, свою миссию. И тогда этот знак (если, конечно, тут есть знак) имеет смысл: это сообщение, адресованное другим группировкам, партизанам другого учения, других убеждений.

Мне понравилась эта идея, логичная в совокупности, и я представил, как ухожу с платформы, бегу вверх по ступенькам, потом через улицу и вниз, по другому лестничному пролету, через турникет на другую платформу, чтоб расспросить ее обо всем – что за организация, что за секта.

Но женщина была другая и никаких знаков не подавала. Конечно, я с самого начала это знал. И мне ничего не оставалось делать – только ждать, когда ее поезд прибудет на станцию, люди выйдут, люди зайдут. Хотелось убедиться, что она не останется стоять, подняв согнутые руки к талии, закрыв глаза, там, на пустой платформе.

Я звонил, оставлял сообщения, а однажды понял, что стою напротив ее дома, Эмминого, на другой стороне улицы. Мимо прошел человек в запыленных ботинках, на поясе у него, на кольце болталась связка ключей. Я проверил свои ключи. Потом пересек улицу, вошел в холл, нажал на ее звонок. Внутренняя дверь, само собой, была заперта. Я подождал, снова позвонил. Представил, как пойду к ней в школу и спрошу кого-нибудь, могу ли я видеть Эмму Бреслоу. Произнес про себя ее полное имя.

Мобильный у нее перестал работать. Погружение в предысторию. Что я скажу ей в первую очередь, когда мы встретимся и поговорим, в конце концов?

Инспектор по вопросам этики и соблюдения норм.

А потом что?

Колледж в Западном Коннектикуте. Недалеко от конной фермы, где мы встретились. Приезжай в гости. Покатаемся на лошадях.

К ней в школу я не пошел. Долго гулял по многолюдным улицам, встретил четырех молодых женщин с бритыми головами. Одна компания, подруги, они не метались туда-сюда, как манекенщицы на подиуме, разодетые по случаю крушения пресытившегося мира. Туристки, подумал я, из Северной Европы, и сделал равнодушную попытку увидеть смысл в их обличье. Но улица порой захлестывает меня – слишком много приходится впитывать, и тогда нужно отключить голову, продолжая рабо-тать ногами.

Я позвонил в школу: сказали, Эмма взяла небольшой отпуск.

С работой все улажено, через две недели приступать, задолго до начала учебного года, – время сопроводить Росса, приехать обратно, привыкнуть, а я даже не знаю, что думаю о возвращении туда, в Конвергенцию – в пробоину в земле. Здесь, в надежных границах дней и ночей, не высказать возражений, не предложить альтернатив. Я вошел в положение – отцовское положение. Но мне нужно прежде поговорить с Эммой, все ей рассказать в конце концов: про маму, папу, мачеху, перемену имени, многоуровневое подземелье – все то, что в крови и с чем вечером я отхожу ко сну.

Она позвонила в тот вечер, поздно, крайне подавленная, говорила, явно очень спеша. Стак исчез. Пять дней назад. Сейчас она в Денвере с отцом мальчика. Была там уже на второй день. Полиция объявила о пропавшем человеке. Поисковая группа взялась за дело. Изъяли его компьютер и прочие девайсы. Родители связались с частным детективом.

Они вместе, мать и отец, одно на двоих страдание, загадка сына, пожелавшего скрыться. Отец уверен, что о похищении и незаконном удержании третьими лицами речи не идет. За обычным рассеянным поведением Стака угадывались признаки какой-то деятельности. Вот и все. А что еще тут могло быть? Она измоталась. Я говорил коротко и то, что следовало, спросил, как мне теперь с ней связываться. Она сказала, что еще позвонит, и разговор закончился.