Ноль К

Аэроснимок: белые военные грузовики пересекают пустынную местность. Думаю: может, фото с беспилотника. Стараюсь казаться осведомленным, пусть даже только самому себе.

Понимаю, что есть звуковая дорожка. Неясные шумы, звук газующих автомобилей, далекой стрельбы, еле слышные голоса.

Двое вооруженных мужчин сидят в кузове пикапа, у каждого торчит в зубах сигаретка.

Мужчины в широких одеждах и арафатках швыряют камни, их цель остается за кадром.

Полдесятка взводов внутри разрушенных укреплений, солдаты изготовились, выглядывают за бруствер, из отверстий в стене торчат приклады винтовок; один солдат в маске героя какого-нибудь комикса, кричащих цветов: длинное розовое лицо с зелеными бровями, нарумяненные щеки, ухмыляющийся красный рот. Все остальное черно-белое.

Мне не нужно задаваться вопросом, ради чего все это, какой тут смысл и философия. Это Стенмарк. Это здесь потому что. Визуальный эквивалент – в той или иной мере – его выступления перед собравшимися в конференц-зале.

Конференц-зал. Когда это было? И кто именно там собрался? Мировая война Стенмарка. Война человека трепещущего, одержимого временами.

Люди в черном движутся колонной, каждый с длинным мечом – восход, ритуальное убийство, черные с головы до пят, их шаг хладнокровен, дисциплинирован.

Солдаты в блиндаже спят мертвым сном, груды мешков с песком.

Исход: толпы людей со своими пожитками, взяли, что смогли – одежду, торшеры, ковры и собак. Позади них во всю ширину экрана разгорается пламя.

Не сразу понимаю, что вместо звуковой дорожки слышится теперь монотонный сигнал, протяжное гудение, явно не имеющее никакой смысловой нагрузки.

Спецназ забрасывает светошумовыми гранатами людей, те отступают на другую сторону улицы.

Два старичка едут на велосипедах по какой-то разоренной местности. Минуют танковую колонну на заснеженном поле, в канаве виднеется одинокое безжизненное тело.

Трупы: изрубленные мужские тела на поляне посреди густого леса, рядом с мертвецами бродят хищники.

Жуткая картина, но я смотрел. И думал о тех, кто смотрит тоже, на других экранах, в других коридорах, на разных уровнях, во всем комплексе.

Дети стоят у минивэна, готовятся сесть в него, вдали висит неподвижно облако черного дыма, один ребенок смотрит туда, другие повернулись к камере, их лица ничего не выражают.

Сошлись шесть-семь мужчин с ножами и штыками, кое-кто в камуфляжных куртках – средоточие кровопролития, крупный план, – высокий пошатнулся, сейчас упадет, остальные бросаются в бой, но попадают в стоп-кадр.

Опять снимок с беспилотника: разрушенный город, город-призрак, маленькие фигурки копаются в завалах.

Небритое лицо солдата – суровая, воинственная порода, черная трикотажная шапка, во рту сигарета.

Какое-то духовное лицо – православный священнослужитель – идет быстрым шагом, одет по канону: ряса, клобук, – за ним шествуют люди, присоединяются новые, толпятся в кадре, машут кулаками.

Мертвец лежит ничком на дороге, повсюду рытвины, осколки снарядов.

Коридоры забиты людьми, которые смотрят на экраны. И все они думают мои мысли.

И снова маска из комикса, мультяшная маска – один солдат среди других, в строю, держит винтовку поперек груди, лицо у него белое, нос лиловый, губы искривлены в злобной ухмылке.

Женщина в чадре – вид сзади – высаживается из машины и выходит, опустив голову, на запруженную людьми площадь; некоторые замечают ее, на нее смотрят и бросаются врассыпную; камера отъезжает, а потом – взрыв, зримый вполне, кажется, разрывает экран на части, распарывает воздух вокруг нас. Всех тех, кто смотрит.

Скорбящие у края могилы, некоторые – с автоматами через плечо, и снова черный дым, все тот же, очень далеко, он не поднимается, не стелется, но абсолютно, пугающе неподвижен и будто нарисован на заднике сцены.

Маленький ребенок в смешной шапочке снимает штаны и садится в снег покакать.

Затем пауза, звуковая дорожка – ровный шум, похожий на вопль, – смолкает. Экран заполняет холодное серое небо, изображение медленно выравнивается, и вновь возникает первая впечатляющая картинка.

Из тумана выходят войска.

Но на сей раз план долгий – люди идут и идут, и среди них раненые, хромые, окровавленные лица, кто-то в шлемах, большинство – в черных трикотажных шапках.

Возобновляется звук, теперь он реалистичен: что-то взрывается, низко пролетает самолет, и люди уже продвигаются вперед осторожней, крепко прижавшись к своим винтовкам. Они минуют холмы из горящих шин на улицах города, руины домов – разруха повсюду. Я смотрю, как они подходят к разбитой каменной стене, и слышу отдельные выкрики, которые вскоре перекрывает автоматная очередь.

Образы и звуки традиционной войны, людей, поставленных под ружье, напомнили мне об извращенной ностальгии, упомянутой Стенмарком: все войны мира спрессованы в этих картинках – солдат с сигаретой в зубах, спящий солдат в блиндаже, бородатый солдат с перевязанной головой.