Ноль ноль ноль

Печальнее всего, что посредственные делишки этой парочки заполнили собой целые страницы, вытеснив другие истории. Истории необычные и фантастические – взять, к примеру, того же Бруно Фудули. Когда операция “Взлет” становится достоянием общественности, в национальной прессе появляется лишь несколько туманных намеков на стукача в рядах мафии. Потом, годы спустя, еще пара строк в связи с сенсационными заявлениями, которые делает Обезьяна из американской тюрьмы. Больше ничего. Он невидимка. Невидимка, как почти все те, кто расплачивается молчанием за несколько слов, произнесенных во имя правосудия. Полный отрыв от корней – такую цену им приходится платить за оскорбление, которое они нанесли дереву, напоенному страхом и питающемуся грязными сделками. Эту цену платят они. Не другие. Не люди вроде Вентричи или Барбьери, которые садятся в тюрьму и выходят из нее, будто перенося в реальную жизнь правила игры в “Монополию”. А потом отбывают накопленные сроки дома – там, где они решили поселиться, где их окружают любовью и заботой, где они остаются частью общества. Там, где они могут по-прежнему заниматься легальными и нелегальными делами, распоряжаться накопленными богатствами – вкладывать их во что-нибудь или тратить на свои нужды и прихоти. Лишь киллерам и боссам, приговоренным к особому режиму или вынужденным совмещать руководство семейством с жизнью в бегах, живется хуже, чем тем, кто их выдал.

Но их хотя бы уважают.

Уважение. Это слово осквернено смыслом, который вкладывают в него мафиози по всему миру. Это им подражают самые опасные и жестокие банды молодежи. “Respeto!” – кричат в Центральной Америке бойцы мары[74], избивая до полусмерти новобранца. “Respect!” – скандируют толстые гангста-рэперы, увешанные золотыми цепями и окруженные стайкой девиц, которые призывно виляют бедрами. Уважуха, братан. Но как бы над этим словом ни измывались, как бы ни выставляли на посмешище, оно все равно обозначает что-то важное. Уверенность, что у тебя есть заслуженное по праву место в жизни и определенное положение среди других людей, и они всегда с тобой, где бы ты ни оказался. Даже в пустоте подземной норы или одиночной камеры.

Человек, встающий на сторону правосудия, зачастую лишается и этой уверенности. Что ему остается? Разве можно, выбрав свободу, оказаться в полном одиночестве? Поступить по справедливости – и расплачиваться за это несчастьем? Осведомители становятся невидимками. Тенями. Призраками Аверно[75]. Я часто думаю об этом, сводя в душе счеты с теми, кто ставит мне в вину жажду общественного внимания. Ничто не заменит потерянных друзей, городов, в которые больше не вернуться, ярких красок, вкусов, голосов, привычки свободно передвигаться, гулять, сидеть на парапете и смотреть на море, ощущать прикосновения ветра, запутавшегося в одежде. Общественное внимание может тяготить не меньше иной тюрьмы. Но и оно связано с уважением. Внимание напоминает тебе, что твое существование важно для других. Оно сообщает: ты существуешь.

Бруно Фудули выступает свидетелем на судебном процессе. Встречается лицом к лицу со своими ростовщиками и навязанными ему компаньонами, но также и с колумбийскими наркодельцами, которые считали его другом. А затем он снова уходит в тень. Его приглашают на телепередачу, посвященную расследованию по делу порта Джойя-Тауро. Встреча назначена на вокзале в Салерно; место выбрано наугад, чтобы нельзя было выследить, где скрывается Фудули, и лицо его в кадре не появляется. Интервью снимают на набережной. На Бруно белые льняные брюки и рубашка, он возвышается над журналистом и сопровождающей его девушкой в кроссовках. Разговаривает он очень спокойным тоном, у него глубокий баритон. Он без тени смущения упоминает о своем страхе, об изводящей его бессоннице. Невозмутимо рассказывает, как был заложником в Колумбии, где его караулили десяток бандитов, вооруженных пистолетами и автоматом. Наконец, будто констатируя неотвратимый факт, Бруно говорит, что однажды с ним что-то случится. Его будут искать, скорее всего, его уже ищут и рано или поздно убьют. Ндрангета ничего не забывает, она может ждать и пятнадцать, и двадцать лет. На пересказ всей своей жизни у него есть несколько минут. В кадре видно только его тело без лица. А потом он снова исчезает. Чтобы вернуться через два года.