Ноль три

То было ровное и медленное движение вперед и вверх, и мы сравнялись с ярко-зелеными верхушками деревьев, и выплыли сперва купола, а затем и целиком белая церковь, а дальше, вправо, танцплощадка и мелкие летние домики; а земля с высоты представлялась местом вовсе волшебным; и женщина, пустившая нас на колесо, была права, обещая счастье: краткое ощущение полета, и покой, и волшебный охват всех пространств разом, так что было понятно — это и есть вершина счастья, большего быть не может, и оно неповторимо.

Я молча, глазами спросил Наташу, хорошо ли ей, и она печально, даже как-то потерянно подтвердила — да, хорошо.

Мой восторг был столь полон, что в памяти всплыли строки: «Господи, продли минуты эти, не отринь от чада благодать», и суеверно пытался я удержать в памяти если не весь этот день, то хотя бы полет.

Но лишь несколько мгновений восторженный взор выхватывал максимально возможные пространства, а потом начался спад, и мы сравнялись с верхушками деревьев, и погасла церковь, и исчезли крепость и дальний берег, и мы ступили на чуть покачивающуюся землю.

— Повторим? — спросила женщина.

— А можно ль счастье повторить? — спросил я и улыбнулся, чтоб сгладить высокопарность вопроса.

— Тоже верно, — так это философски согласилась женщина.

Однако восторг, что возник в полете, все не проходил. Это был именно восторг, а не умиление и не расплавленность воли, и его не смогла вымыть песня «Миллион алых роз», доносившаяся из динамика, висевшего над зеленым бревенчатым домиком.

Танцкласс — призывала афиша. Мы заглянули — и это было удивительное зрелище: танцы среди бела дня — в маленьком зале несколько женщин, сбившись в кружок, взбрасывали ручки, выворачивали ножки, и там не было ни одного мужчины.

Что ж, понять нетрудно: туристское место, женщины танцуют в свое удовольствие, а мужчины исключительно с целью познакомиться. А какое же знакомство днем — это даже и подумать-то смешно. И что ж тогда делать вечером? Ох, эти неизведанные мной удовольствия — никогда не был в домах отдыха и, следовательно, не знакомился на танцах.

Это был день постоянного везения. Мы увидели белый, похожий на голубятню домик с надписью «Кафе». В нем было пусто (что нетрудно объяснить — горожане не приехали из-за плохой погоды, а отдыхающие обедают в своих столовых), и было хорошее мясо и крепкий кофе. И — кутить так кутить — я взял по бутерброду с черной икрой и немного сухого вина.

Меня все радовало: и что день удачно складывается, и что мы вместе и вольны, но всего больше — что в кафе пусто.

Пожилая буфетчица смотрела на меня одобрительно — хороший парнишка (это я) познакомился с молодой женщиной (явно не женой, иначе чего это брать икру и сухое вино) и оформил хороший заказ.

А мы смотрели друг на друга, взгляд Наташи был нежен, она, несомненно, рада этой поездке, и она села удобней, подперев щеку ладонью, а буфетчица, женщина деликатная, ушла, предоставив молодежи рассматривать друг друга до опупения; и тогда я протянул руку и коснулся Наташиной щеки, и она задержала мою ладонь, склонив щеку к плечу, и как всегда я умилился, какая у нее тонкая кожа — такая нежная, что потом, когда останусь один, долго ощущаю кончиками пальцев память о ее коже.

— Все хорошо? — тихо спросил я.

— Да. Все замечательно.

К электричке мы шли не по широкому шоссе, но почему-то по узкой боковой аллее, и заблудились, и уже шли наугад, на шум поездов.

Мы были столь счастливы, что шли и в голос пели. В это даже и поверить трудно, но пели мы «Ромашки спрятались, поникли лютики», и «В Москве, в отдаленном районе», и «Вот кто-то с горочки спустился». Пели как бы на полном серьезе, в голос и с надрывом, и от этого серьеза было особенно весело.

Но внезапно все пространства захлопнула фиолетовая разбухшая туча, и сразу потемнело, и сумерки вспорола яркая молния, качнулась вдали земля, загремел гром, и на нас хлынули такие потоки воды, словно мы живем не в северных местах, но исключительно в тропиках.

Доставать зонт не имело смысла — мы враз вымокли, и тогда встали под ближайшую сосну; я обнял Наташу, чтоб хоть как-то защитить ее от небесных потоков, и она зачарованно смотрела на зигзаги молний, и глаза ее то вспыхивали малиновым огнем, то разом гасли.

— Ах, девочка, я так тебя люблю, — на сдавленном скрипучем всхлипе сказал я.

— И я. Да как! — тихо и очень серьезно сказала она.

И это большая беда.

10

Прошло месяца четыре, как Алферова назначили нашим заведующим, и к этому времени я начал понимать, что он не очень-то и справляется с работой.

Нет, пожаловаться на его отношение ко мне я не мог — свое уважение он всячески обозначал, и мы с ним очень и очень ладили.

Но в работе он был как раз не очень-то хорош.

Конечно, накладки и проколы бывали и при Ларисе Павловне, но ведь всегда надеешься на лучшее. Да прежде и не бывало, чтоб мы на два-три дня остались без основных лекарств.

Словом, с главным — с машинами и лекарствами — стало хуже.