Ноль три

Мы ехали со средней скоростью, то есть так, как позволяли дороги, и я думал о том, что это уж судьба практикующего медика — слушать разные истории, иногда самые невероятные.

Вот я здесь излагаю лишь малую часть того, что вижу и слышу. А потому что возьмись я вспоминать все, что видел и слышал за двадцать лет работы, конца бы этому рассказу не было никогда.

Оно и понятно, что в этих историях есть некоторая однобокость, а радостных, поднимающих человека ввысь историй так и нет вовсе, но как может быть иначе, если у меня такая работа.

Регистратор ЗАГСа рассказала бы тьму историй про высокую и счастливую любовь, вот девушка ждала парня много лет, и теперь играет пластинка со «Свадебным маршем» Мендельсона, и, говоря о наших девушках, регистратор непременно заметит, что какие же они красивые, да в белых платьях, да мытые до блеска, и как пары, вступающие в законный брак, любят друг друга.

А судья районного суда расскажет, как эти же самые пары через три года разводятся, и с какой страстью делят они имущество и метры казенной площади, и с каким омерзением говорят о спутнике жизни.

О! У каждого человека своя картинка жизни, и только сложив все картинки вместе, можно получить хоть сколько-нибудь напоминающий правду оттенок жизни. Но для этого нужна иная голова, иной ум.

Свою же задачу я нахожу в том, чтобы показать, что же я такое вижу со своей колоколенки. Она невысокая, с нее не так уж далеко вокруг видно, но все же она чуть возвышается над ровным местом. И с нее видно некоторое горе, и болезни, и всякую беду, с ними связанную.

Это потому, что я не пытаюсь красиво, хоть и несколько картинно прикрыть глаза ладонью — о! не вынести столь печального и хрупкого зрелища жизни, мной обозримой, — но лишь хочу я видеть то, что вижу, и не сообщать того, что не попадает на мои глаза.

Доктора не зовут на пир жизни, на буйство, можно сказать, красок этой жизни, на счастливые взлеты ее и на связанные с ними праздничные мероприятия. Его еще покуда не звали, чтоб сказать — я вызвал вас потому, что счастлив сегодня, так пожелайте мне, дорогой доктор, чтоб счастье это было вовсе бесконечным, и поднимите за это красивый такой бокал и выдайте тост, чтобы все застонали от вовсе уже непереносимого счастья, и чтоб от истины ходячей, сами знаете, всем стало больно и светло.

Но вижу я инфаркты, которые редко бывают в переизбытке счастья, и вижу я травмы, которые редко случаются с людьми незапятнанной трезвости, и вижу я счастливых людей, но только в ту минуту, когда их счастье разбито бедой на мелкие стекляшечки.

Поэтому и наблюдается некоторая однобокость в моих рассказах.

Случись, к примеру, мне рассказывать о семейной жизни, тоже однобокое может выйти представление. Что-то не вызывают нас для того, чтобы порадовать долгим миром и счастливой улыбкой, нет, вызывают нас в случае семейной войны, вернее, последствий этой войны, как-то: побои, разбитая голова, стенокардия после очередной ссоры.

Или вот я могу вспомнить случай, когда женщину, лет тридцати, мы несколько раз привозили в терапию. Она, пожалуй, любила мужа, но после каждой ссоры с ним пыталась залезть в петлю. Причем делала это не очень-то всерьез, а чтоб только припугнуть мужа. Вот она соорудит устройство, встанет на табуретку, а услышит, что муж дверь открывает (жили они в коммуналке), толкнет табуретку ногой. Всего несколько секунд и висела. Но муж с полгода ходит как шелковый.

Но однажды он услышал стук упавшей табуретки, однако вбегать не стал, напротив того, покурил на кухне, да побалакал с соседкой, а когда вошел, было поздно. Мы уже ничего не могли сделать.

А вот и противоположный случай. Я никогда не забуду пожилого мужчину, жену которого вез в терапию с инфарктом. Несколько раз, когда я шел на работу, встречал этого мужчину (он всю ночь сидел у постели жены и теперь, когда начался утренний обход, шел домой немного отдохнуть).

Однажды он с блуждающей какой-то улыбкой сказал мне, что жена его только что умерла, и смиренно добавил, что и ему теперь нечего задерживаться (они никогда не разлучались, даже когда его отправили на Север, она все годы жила там, где работал он).

И через несколько дней умер от инфаркта. Не отбивался от лечения, а только понимающе улыбался. С одной стороны, зачем мешать людям делать свое дело, с другой же стороны, работа эта в его случае вовсе бесполезна — что может помешать человеку в его страстном желании последовать за своей любимой женой.

То есть получается, какие картинки я ни показываю, они получаются не слишком веселыми. Но тут простейшее оправдание — такими я их вижу. Вот и весь сказ. А иными их покажет иной человек, что устроен так счастливо, словно у него в глазу, как в давней сказке, стекляшечка, волшебная призмочка, любые картинки превращающая в беспредельную красоту и гармонию.

Но то задачка для волшебников.

Тут мы выехали на пригорок, включилась рация, и ее пронзительный звук прервал мои нехитрые рассуждения. Я получил новый вызов — в большую деревню, в знаменитый совхоз.