Ноль три

В понедельник на пятиминутке я рассказал об этом случае.

Алферов сразу после пятиминутки позвонил из своего кабинета в больницу Боткина. Разговаривал с заведующей отделением, то есть с той самой женщиной, которой я вчера сдал больного.

Звонил Алферов при старшем фельдшере. И делал он это для того, чтоб она рассказала мне об этом звонке. Разумеется, она сделала это сразу и охотно. Простой расчет: я должен знать, что он меня спекает, и неприятности идут не из пустого места, но целенаправленно.

Он спросил, правильно ли все сделано. Она, видно, ответила, что вообще-то, по инструкции, везти следовало в ближайшую больницу, но случай-то особый.

Тогда Алферов попросил прислать бумагу с указанием дефектов. Та, видать, удивилась, но Алферов заверил, что тогда появится возможность поговорить о тактике врача в подобных случаях. Разумеется, какие тут оргвыводы, но на ошибках ведь учимся, не так ли?

Ну, бумага пришла.

Через пять дней в кабинете главврача собрался медсовет: заведующие отделениями, больничное начальство. Да, а главврач был в отпуске. Так-то он, относясь ко мне неплохо, может, оставил бы бумагу без внимания. Поговорил бы со мной да и ответил, что беседа проведена, да и делу конец.

Но заседание проводила начмед, хотя ко мне и хорошо относящаяся, но буквоедистая, особенно когда замещает главврача. Бумага пришла — надо на нее реагировать. Случай был всем понятен — я думал не о себе, а о больном, хотя, конечно, по инструкции, везти не следовало. Все понимали, что другого выхода у меня не было, больной погиб бы у нас в коридоре.

— Вам нужно было думать не о себе и не о больном, а о прокуроре, — сухо пошутила начмед — это распространенная среди медиков шутка.

— Согласен. Это неуязвимая позиция. Но для уголовника, а не для врача, — не удержался я.

Своим ответом я, конечно же, рассердил начмеда — ему бы смиренно каяться, что больше не буду, а он еще и дергается.

Заведующие отделениями поохали бы, повздыхали, мол, это уж наша судьба такая, инструкции инструкциями, но надо и голову на плечах иметь, да и разошлись бы.

Но тут вмешался Алферов.

— У меня молодой коллектив. Если мы разойдемся без оргвыводов, моя молодежь подумает, что им тоже можно вольно толковать тактику врача. Погиб молодой мужчина, а тактика Лобанова была неверной. Как же так: нарушения есть, а наказания нет. Нас не поймут.

И мне объявили выговор.

Выходили мы из кабинета вместе с Колей.

— Ты хорош, — сказал я ему сердито. — Мог бы и защитить меня.

Он посмотрел удивленно.

— То есть ты хочешь сказать, что принял все это всерьез?

— Первый выговор за двадцать лет.

— Всегда считалось, что ты человек с юмором. Зачем же ты разрушаешь свое прежнее реноме? У меня выговоров было навалом. И жив, как видишь. К празднику тебе объявят благодарность. Вот плюс на минус и выйдет. А не объявят благодарность, так выговор автоматом через полгода отмирает. Все это тебе должно быть — слону дробина.

— Неужели ты не понимаешь, что Алферов меня спекает?

— Перестань, Сева. Ты просто устал. И потому мнительный. Нас с тобой спечь невозможно — мы ломовые лошади нашей больницы. А вот твой заведующий сгорит — запомни мои слова. Если человек не защищает коллег, он непременно сгорает — железный закон.

— Твоими бы устами…

16

Конечно, что там говорить, я был обижен. Эдакая профессиональная гордыня возмущалась — вот двадцать лет отработал, и ничего, а тут за несколько месяцев два взыскания. Правда, первое — перевод с бригадной работы, если смотреть формально — наказанием не считается, но ведь наказание-то было. А уж выговор просто ни за что. Конечно, мог писать, жаловаться в местный комитет, но объявил мне выговор не отдельный человек, а медсовет. Да я и не имею склонности качать права.

Обида была: вот сколько лет отработал вместе с этими людьми, связан если не дружбой, то уж всяко приятельством, и никто не защитил.

Но когда обида утихла, я понял, в чем здесь дело. Да они просто и представить не могли себе, что мой заведующий подталкивает меня к увольнению. В самом деле, когда смены закрываются с трудом, когда текучка кадров, кто-то может хотеть расстаться с опытным работником, который, к слову, постоянно пашет на полторы ставки, не болеет, не ходит в декрет и безотказен. Да опытным заведующим это и в голову не приходило. Да любой из них согласен терпеть склочника, неуживчивого человека, только бы он безотказно и грамотно тащил свои палаты.

К тому же каждому из них было ясно, что уволить меня нельзя. О нет! Я не сверхоптимист, уволить можно кого угодно, но в конкретных обстоятельствах и конкретно меня уволить было нельзя.

И причина здесь проста: увольняет не заведующий отделением, а главврач. У нас с ним хорошие отношения. И ему вообще плевать, какой у меня характер. Даже если и представить, что я человек вздорный и сквалыжный. Он не поверит Алферову, что я вдруг ни с того ни с сего перестал справляться с работой. А в глазах главного — это единственный показатель ценности работника (это выражается в отсутствии жалоб и грубых проколов).