Ноль три

И, представить себе, я еще сомневался, хорошо ли жить на свете, не слишком ли тускло жить? Да, хорошо, хорошо, замечательно. Ну, как птичка. Особенно если ты беззаботен, как птичка — хорошая погода, хороший корм, вот ты и чирикаешь. Да, жизнь прекрасна, если у тебя ум птичий.

Да, странно человек устроен: несколько часов назад готов был отдать что угодно, только бы выйти отсюда, но сейчас почти здоров — и прочь прежние клятвы!

Вдруг пошло оживление — подготовка к обеду, все, кто мог ходить, воодушевились, стали доставать сетки и кулечки, потянулись к холодильнику да и пошли на обед.

Принесли еду и мне — кислые щи, котлету с гречкой и горячий компот. И я все съел. Не могу сказать, что с силой протолкнул в себя пищу. Съел да и все тут.

Тогда мне пришла в голову шальная мысль: я не истощен, болезнь моя не связана с пищей, так дай я поставлю на себе эксперимент — средних лет мужчина, временно бездельничает, так хватит ему казенной пищи или нет? Обоснованы ли повсеместные жалобы на скудость больничного питания? Такой экспериментатор выискался.

После обеда меня пришли навестить старший фельдшер Зоя Федоровна и Сергей Андреевич. Уже знали, что у меня инфаркта нет, потому обошлось без скорбных нот. Сергей Андреевич принес свежие газеты, не забыв указать мне, что именно следует почитать.

Потом пришел Павлик. И как же он был испуган. Что понятно — всегда здоровый папаша лежит беспомощный, в казенной одежде и небритый.

Совсем недавно он меня спросил:

— Папа, а кто лучше врач — ты или Пирогов?

Однажды по телику показывали боксера Стивенсона, так Павлик спросил:

— Папа, а ты этому Стивенсону отколешь?

И сейчас все-таки что-то осталось от его детских преувеличений, потому понятно потрясение мальчика. Кумир, вызывающий жалость, — это уже бывший кумир.

Коротко расспросив Павлика о его школьных делах, велел ему бежать домой.

И принялся ждать прихода Андрея. Да, волновался, это несомненно.

И в пять часов Андрей пришел.

И с испуганным видом переминался он у порога, искал глазами, где ж это умирающий учитель, я помахал рукой и улыбнулся, и на лице Андрея вспыхнула улыбка облегчения — учитель улыбается и ручками двигает, значит, не так плох, как говорили.

Сиротски присел на краешек кровати.

— Не бойся, Андрюша, у меня нет инфаркта. И мы сейчас поговорим о деле. Попробуем выйти в коридор. Здесь не разговоришься.

— А вам можно?

— Мне все можно.

Я взял с тумбочки чистую и глаженую полосатую пижаму.

— Выведешь меня. Больная старость опирается на трепещущую юность, — приговаривал я, надевая больничную форменку, — смычка прошлого с будущим, порока с добродетелью, седины в бороду с бесом в ребро, — все приговаривал я, и Андрей улыбался, понимал, что я готов к разговору.

Мы прошли в столовую. Нет, все-таки столовая — это слишком громко сказано. Мы прошли именно в то место, где принимают пищу.

Это обычный коридор отделения, но между уборной и телевизором есть некоторое расширение, что-то вроде зоба или мешочка, и вот в этом зобе или мешочке стоят столы, за которыми больные и кормятся. Вечерами здесь же смотрят телик, играют в домино, принимают гостей, словом, здесь-то и протекает светская жизнь отделения.

Мы сели за стол. Посетителей покуда не было, и нам никто не мешал.

— Итак, к делу, — призвал я. — Только скажи мне, Андрюша, ты рукопись уже снес?

— Да.

— А почему такая спешка?

— Мне редактор посоветовала. Завотделом прозы через неделю уходит в отпуск. А потом его не будет еще два месяца — уже отпуск творческий. А когда вернется, накопится много работы, будет не до меня. И редактор советовала принести рукопись сейчас, она попросит прочесть ее до отпуска. Полгода экономии.

Что было приятно? Андрей не был смущен, не юлил. Да, это несомненная правда — он сделал так, как советовала редактор. Андрюше и в голову не приходило, что я могу обидеться — чтоб сэкономить время, можно пренебречь мнением учителя. Но я мгновенно погасил обиду — иные времена, иные песни. Иные песни, иное молодое поколение. Иное молодое поколение, иное отношение к ценностям. И в шкале этих ценностей успех в работе, возможно, стоит выше дружбы. И в этом случае человека упрекать глупо.

— Значит, к делу. Мне повесть не понравилась.

— Вам было скучно? — как-то деловито спросил Андрей.

Может, я и неправ, но эту деловитость я понял так: я — читатель и имею право на свое мнение, но это будет мнение одного человека. Андрей же рассчитывает на многих.

— Да, мне было скучно. Я не понимаю, Андрюша, зачем ты это сделал?

— А что я такое сделал, Всеволод Сергеевич? — удивился Андрей.

— Зачем ты выпрямил героя? Зачем ты его сделал рыцарем без страха и упрека? Чтоб на свете одним прямолинейным человеком стало больше?

— «Она всего нужнее людям, но сложное понятней им», — процитировал Андрей. «Она», мы понимаем, простота. — Нужна была простота.

— Но зачем же при этом выкидывать лучшие куски? Я не стал бы упрекать тебя, если б не видел, что ты можешь писать нешаблонно. Но когда положительный знак переводится в отрицательный, согласись, это удивляет.