Номенклатор. Книга первая

– Ну а всякая власть зиждиться на тайных знаниях, – со своим хитрым прищуром глаз смотря сквозь Публия, говорит Азиний, с нескрываемым намёком на то, где также могут помещаться все эти тайные знания, наполняющие любую власть сакральностью и авторитетом, – но история этих знаний печальна для нынешних властителей. Даже память о них бесследно исчезла с умами последних настоящих мудрецов легендарно мифических времён, и сейчас, чтобы наполнить сакральным качеством даруемые божественным проведением и принимаемые властью законодательные акты, было решено поставить во главе всего понятие «Фидес», с его священным значением: слово чести, отражающее волю народа. И теперь точное следование фидесу и даёт силу закону. Но опять же остаётся открытым вопрос, что по своей сути есть фидес. – На этом моменте Азиний с таким многослойным значением в лице стал задумчиво выражаться, что Публию на него было трудно смотреть – он небезосновательно опасался за то, что Азиний сейчас так крепко приложится головой к горлу кувшина, что есть вся вероятность того, что он сумеет своей головой проскользнуть внутрь этого кувшина.

О чём видно сейчас и задумался Публий, с расчётливым выражением лица принявшись прикладывать свои имеющиеся на данный момент математические и геометрические знания к голове Азиния и к кувшину перед ним, куда может при стечении определённых обстоятельств поместиться голова Азиния, только с виду такая большая.

– Ни в коем расчётном случае она туда не поместится. – После некоторого бремени своих расчётов, пришёл к такому выводу Публий. – А вот в каком-нибудь непредсказуемом обычными обстоятельствами бытия человека случае, она вполне может туда войти, если её ещё смазать со всех сторон оливковым маслом и сзади надавить коленом ноги. Хотя нет. – Представив эту картину, рассудил Публий. – Тут без битья посуды не обойтись. – Сделал окончательный вывод Публий, соразмерив свои разумения с агрессивным и жестоким видом Азиния, кого с помощью одних словесных уговоров не уговоришь засунуть свою голову в кувшин.

А Азиний на всё это дело смотрит со своей стороны, рассказчика. В общем, он не задумывается над тем, какие его впереди ждут последствия и что насчёт него думали, будут думать, сейчас думают и в итоге надумали слушатели. На кого он плевать всегда хотел, когда он пребывает в таком воодушевлённом состоянии духа. И ему рот даже своей зевотой и уныло скучным лицом не заткнёшь. И если он взялся до слушателя довести свою мысль, то он это сделает, даже на все стремления его языка к невнятности изложения всего того, что ему поручают озвучить, а текущие сейчас из глубин и из поверхности его головы мысли, и не уразумеешь на самом деле из чего они проистекают, раз даже для самого Азиния они звучат в новизну и недосягаемо для его понимания.

И в виду всего этого сложного для себя восприятия той проистекающей из себя с помощью языка действительности, где Азиний сам офигивает при этом, задаваясь вопросом: «А это моя ли действительность?», Азиний, принявшись использовать те так иносказательно им упомянутые тайные писания на нерасшифрованном ещё языке легендарных богов (для слуха, непосвящённого в эти тайны малограмотного человека, звучит это как тарабарщина), начинает с каждым сказанным словом удаляться от понимания себя Публием. И лишь в самом конце своей запутанной речи Азиний, сумев собраться в себе, оторвавшись от горла кувшина, с такой притягательной силой на него действующего, сумел внятно себя выразить:

– И сейчас приняло значение истины лишь то, что на данный момент интеллектуально, актуально и целесообразно принимать за правило жизни. – На этом месте и моменте Азиний сфокусировал свой взгляд на Публии, затем с видимой трудностью оторвал от него свой взгляд, посмотрел в разверзнувшееся перед ним жерло того самого вулкана, который вызывает непреодолимую и сильнейшую жажду стремления к неизвестному в сознании людей, любящих жизнь и жить по полной (Азиний небезосновательно причислял себя к этим людям), и вдруг, резко перехватив горло кувшина рукой, подскочил с места и так быстро исчез с глаз долой Публия, что он и не понял, если бы заметил его исчезновение перед собой, а был ли здесь за столом ещё кто-то.

А не заметил Публий исчезновение Азиния потому, что и сам погрузился в глубокие мысли по следам разговоров Азиния. Правда не сразу, а толчком для далее им надуманного послужила ещё обнаруженная им запись на столе: «Тому, кто тут срёт: Берегись, прокляну! А если ты наплюешь на проклятие – пусть разгневанный Юпитер будет твоим врагом!». Где Публий несколько раз с большим упорством взгляде и придирчивостью в мыслях прочитал эту надпись, откинулся спиной к стене и принялся размышлять, прикрыв свои глаза для более чёткого разбора этой чьей-то глубокой мысли, не на пустом месте надуманной, а всего вероятней, что после глубокого раздумывания над проступками того скрытного пакостника, кто в себе свои пакости не то что бы не держит, а он их специально из себя выделяет по склонности своего сердца и характера к разным пакостям.