Номер 11

Отставленная таким образом от главного стола, Рэйчел села рядом со своими подопечными и пробежала глазами меню. Ресторан гордился двумя мишленовскими звездами, но вместо лангустина на гриле или шаланской утки со свекольным конфи все дети попросили чизбургеры и чипсы. Недолго думая, Рэйчел заказала равиоли в сырном фондю и занялась математикой. Близняшкам задали всего лишь повторить простые уравнения первой степени, и уже через десять минут они их щелкали как орешки. Проверки ради Рэйчел написала им еще пяток уравнений, не вызвавших у девочек ни малейших трудностей, и Рэйчел решила, что от нее более ничего не требуется. Она молча ела, глядя на озеро и прислушиваясь к вялой болтовне детей. Мальчики и их сестра были швейцарцами и говорили на смеси идеального французского с идеальным английским, но, похоже, им было особо нечего сказать Грейс и Софии; впрочем, тех больше интересовали их айфоны.

— Девочки закончили с математикой? — спросила Мадиана в конце обеда.

— Да, без проблем. Они готовы к тесту и могут быть свободны.

— Хорошо. Паскаль пригласил нас к себе на чай. — В первый момент Рэйчел подумала, что в это «нас» включена и она тоже, но работодательница развеяла ее заблуждение: — У вас три часа на отдых и развлечения. Шофер заберет вас отсюда, и затем вы с девочками и мистером Фрэнсисом вместе отправитесь домой.

— Отлично, — сказала Рэйчел. — Вы случайно не знаете, где здесь поблизости обменник? У меня не было времени…

— О, конечно. Вот, возьмите. — Мадиана протянула ей две пятидесятифранковые купюры. — Потом сочтемся.

Рэйчел поблагодарила, позволила официанту помочь ей надеть пальто и вышла из отеля знакомиться с улицами Лозанны.

* * *

Она гуляла около часа сперва по берегу озера, потом по широким, почти пустынным бульварам в центре города — современного и комфортабельного, но, как ей казалось, напрочь лишенного характера. Пусть Лозанна и находилась много ближе к Лондону, чем Национальный парк Крюгера, и погода здесь была безукоризненно британской (холодной и пасмурной), Рэйчел ощущала не меньшую растерянность от очередного и внезапного перемещения в другую страну. Не позвонить ли Джейми, подумала она, ей хотелось услышать его голос, но она не знала, во сколько им обоим встанет звонок, и решила не рисковать.

Вскоре бесцельные шатания привели ее на авеню Бержер, где она сбавила шаг перед входом в музей. Довольно скромный особняк, во всяком случае, по сравнению с мощным Пале-де-Больё, находившимся напротив, заманивал посетителей «Коллекцией арт-брют». Рэйчел о таком искусстве никогда не слыхала, но ее внимание привлекли плакаты со странными животными и причудливыми пейзажами, исполненными в яркой гипнотической цветовой гамме. Она решила зайти и, оплатив вход, взяла буклет со вступительным словом музейного куратора: «В 1945 г. Жан Дюбюффе предложил термин “арт-брют” в применении к творчеству самоучек, работающих вне всяких институциональных рамок, не скованных ни правилами, ни желанием быть признанными в качестве художников. По большей части это одинокие люди, те, что живут “сами по себе”, практически вне социума, если не заперты в психиатрических больницах».

Но даже это пояснение не сумело подготовить Рэйчел к сюрпризам — к бесконечному разнообразию и волнующим открытиям, что припас для нее музей. Следующие полтора часа она бродила в этом мире снов, в хаосе сюрреалистичных видений и отдающего кошмарами воображения. Изломанные человеческие фигуры, безыскусность примитивных форм и линий. Галлюцинаторные существа, полулюди, полуживотные громоздились на листах бумаги, а каждый дюйм свободного пространства между ними был заполнен от руки обрывками текста, смысл которого был внятен лишь самому художнику. Фантастически дробные, диковато красочные пуантилистские полотна бросали вызов зрителю: пусть задумается, что перед ним — абстракция или фигуративная живопись, но решенная в некой оккультной зашифрованной манере. Причудливые политические лозунги соседствовали с деформированными голыми телами либо с уродливыми человеческими лицами, сконструированными из найденных в мусоре обломков кораллов или морских раковин. Вот наводящая жуть скульптура — голова животного с настоящими, щербатыми, почерневшими зубами и за остренным, как смертельное орудие, рогом, торчащим из лисьей морды. Вклад одного из художников состоял из потока писем с жалобами в инстанции и обвинениями в бездеятельности, написанных на больших листах бумаги без всякой разметки мелким твердым почерком; слова сливались и натыкались друг на друга, создавая (подсказывал буклет) «впечатление графической логореи».

Кто-то, наверное, назовет такое искусство «чистым дурдомом». Рэйчел же увидела в музейном собрании те же здравость и логику, как и во всем том, что окружало ее в последние четыре месяца. Она почувствовала себя здесь как дома — сразу же и безоговорочно.

Кроме постоянной экспозиции, в зале в глубине музея устраивали и временные выставки. В тот день показывали «Бестиарий» — выставку Жозепа Баке, художника из Барселоны.