Номер с золотой визитки

Когда я наконец возвращаюсь в квартиру, в мыслях творится сплошной кавардак и хаос, и попытка спросить, в порядке ли я, воспринимается мною абсолютно в штыки. Со слов Кимберли мне известно, что мы обнимались во сне, но я ничего об этом не помню и сейчас веду себя так, будто между нами ничего не было. Частично всё так и есть, и, используя это, как сомнительное и недостойное, но всё же оправдание, я грублю ей повелительным и командующим тоном. А уж когда она осмеливается упомянуть смерть, о которой ей явно ничего не известно, и одновременно продолжает сыпать вопросами, которые и не собираются заканчиваться и лишь наоборот становятся сложными и не вызывающими желания давать пояснения, я так и вовсе становлюсь окончательно раздражённым. А ещё понимаю, что здесь мне больше нечего делать, ведь, в конце концов, она спасена, а обо всём остальном ей знать совершенно необязательно. Но она словно этого не осознаёт и даже перекрывает мне путь, когда, наполнившись желанием сбежать и разом покончить со всем этим, я начинаю двигаться к выходу из её кухни, а заодно из квартиры и из её жизни. Именно так, накопившись, все эти эмоции слово за слово и приводят меня к самому первому действительно откровению, делиться которым осознанно я вообще-то не собирался.

— Да потому что я преступник! Потому что ваш отец полицейский, и вам вряд ли хочется иметь дело с бывшим заключённым, который легко может снова попасть в тюрьму, — теперь у неё есть все основания меня немедленно прогнать. Мне не в чем будет её упрекнуть и обвинить. Ведь я только и хотел, чтобы она пришла в себя и одумалась, но мой первоначальный запал бесследно пропал, и я внезапно осознаю, что боюсь. Боюсь того, что меня действительно выставят вон, и слышу это чувство в своём голосе, когда задаю один единственный вопрос. — Мне уйти, да?

Ким сидит в кресле, куда переместилась сразу же после моих слов. Видя, как они фактически ослабили и, фигурально выражаясь, придавили её к земле, вынудив искать опору в мебели, я готов дать ей сколько угодно времени на раздумья. Но однозначный ответ, не допускающий каких-либо иных толкований, удивляет меня своей быстротой и молниеносностью.

— Нет.

Я оказываюсь в некотором ступоре, когда, совершенно ничего обо мне не зная, с железобетонной уверенностью Ким утверждает, что я в любом случае никого не убивал. Она права, здесь я чист, и хотя в других вещах небезгрешен, крест убийства на моей душе не лежит. Но, Господи, откуда такое доверие? Откуда такое стремление быть рядом? Откуда такая потребность поддержать в трудную минуту? Меня никто и никогда всем этим не окружал, не говоря уже о совершенно постороннем человеке. Быть может, я, и правда, должен остаться. Не потому, что так считает Тео, и не из-за его совета, а просто потому, что и мне с ней тоже неотвратимо спокойнее. Да, это чревато новыми расспросами и тем, что мне, вероятно, придётся давать ответы, хочу я этого или нет, но я… я справлюсь. Я просто обязан это сделать, ведь от мыслей, что будет, если не удастся, уже сейчас почему-то становится больно.

Глава седьмая

— Где вы, чёрт побери?

— И вам тоже здравствуйте, — максимально дружелюбно, уважительно и вежливо отвечаю я на фактически рычание, которое получила вместо приветствия.

Подозревала ли я, что он будет неимоверно зол, при пробуждении не обнаружив ни единого следа моего пребывания в собственной же квартире? Конечно же, да, и наравне с этим я также предполагала и то, что это чувство вполне может возрасти до истинной ярости и желания всё ломать и крушить на своём пути к тому моменту, когда я всё-таки найду в себе смелость и отвечу на далеко не первый телефонный звонок. Но я и не думала, что, помимо всего этого, услышу ещё и самый настоящий праведный гнев, смешанный с чем-то, смутно напоминающим панику.

— Я могу повторить свой вопрос ещё раз и ещё, и так до тех пор, пока не получу чёткий и однозначный ответ, — будто став глухим, Джейден продолжает гнуть свою линию, но он не на ту напал.