Номер знакомого мерзавца

Народ сбежался с трамвайной остановки под навес магазина, белые градины лупили по асфальту как витаминное драже, а я свернул в сквер, укрылся под деревьями. Я помнил это место с детства. Сколько раз я играл в тени этого памятника, дожидаясь, пока у отца закончатся занятия, и слушая скерцо, сонаты и прелюдии из распахнутых напротив окон. «Дитя гармонии», я был убежден, что она нерушима, может быть, благодаря соседству каменного человека с твердым кулаком. Он все защитит и, даже сожженный в топке паровоза, снопом искр, как некий Данко, осветит людям путь, а потом восстанет, как Феникс из пепла. И выйдет на поклон, совсем как в том спектакле, где моя мама играла его жену, Ольгу Лазо. А папа делал чтецкий моноспектакль про него под названием «Вот за эту русскую землю». И я слушал, замирая, как этот герой ходил по льду на Русский остров, один, безоружный, в школу прапорщиков–белогвардейцев, и сказал перед ними такую речь, что они в ту же ночь перестали быть белогвардейцами и стали хорошими. В общем, этот парень, этот Лазо, был у нас вроде семейного Прометея. И когда я потом узнал, что в топке он не горел, к прапорщикам не ходил, а партизанским движением руководил так, что в пору было давать ему внеочередное звание и крест, но от добровольческой армии… Ну, нет, я не был разочарован, просто усмехнулся. Пожалуй, я стал относиться к нему лучше. Нормальный человек. И, в общем–то, мученик–неудачник.

Резкий белый фонарь вспыхнул в мокрой листве за спиной монумента, и тень его рванулась вперед, ко мне. Не Петр, не командор, даже не Эдик, а невольный Самозванец с чужого постамента гнался за мной по мокрому зернистому асфальту, разжав каменный кулак.

«Оставим это, Сережа, к чему… эти романтические эффекты. Заходи ко мне попросту. Ты ведь знаешь меня с детства, а сейчас я уже на десять лет тебя старше, я расскажу тебе немного… Хочешь, съездим вместе в Уссурийск, посмотрим на паровоз фирмы «Бэлдвин», в котором ты, по преданию, принял смерть. Правда, эту модель фирма стала выпускать только через десять лет после твоей героической гибели, забавно, правда? А ты расскажешь мне, каково быть легендарным героем, богом из отходящего в прошлое пантеона… Мой папа воспел тебя на бесчисленных шефских концертах. И ты ведь не станешь тащить меня… Да и куда бы ты мог меня тащить? К своим дружкам в кремлевскую стену? Да, это, пожалуй, было бы страшно. Но у тебя ведь даже нет тамошней прописки…»

А вот еще один милый номер из нашего золотого фонда. Под тридцать лет, разведена. Говорит, что работает в милиции. Приятный грудной тембр, статная, в форме, должно быть, просто неотразима. Спрашиваю: «Что вы делаете в милиции, ловите бандитов?» «Ой! Ну что вы… я там временно». Давно заметил, у нас большинство людей на своей работе временно или случайно. Знания никакие, но очаровательная раскованность. Читаем текст на первых страницах двухтомного учебника Н. Бонк и Н. Лукьяновой.

В русском переводе это звучит так: «Моя фамилия Петров.

Я живу в центре Москвы.

Я работаю в министерстве внешней торговли.

Я инженер.

Я изучаю английский язык.

Многие инженеры в нашем министерстве изучают английский язык.

Уроки английского у нас по утрам».

Инженер, но не знает английского… И это не исключение, их там — инженеров — много, что несколько странно для министерства внешней торговли, не тот профиль, вроде бы… И никто (!) не знает английского. Да еще по утрам, вместо того, чтобы работать, они садятся за учебники. В общем, текст явно составлен с дальним прицелом — отправить в психушку как минимум пару–тройку аналитиков из ЦРУ.

Она читает: «Мэни ингинирс ин ауа министри…»

Я поправляю: «Инджини–ирз…»

Она начинает сначала: «Мэни ингинирс… тьфу, бля!.. инджини–ирз…»

Мне кажется, что я ослышался, и мы читаем дальше.

Она: «Мэни инджини–ирз ин ауа министри лёрн форен ла… лэн-г…»

Я: «Лэнгвиджиз.»

Она, весело сокрушаясь: «Как все запущено!»

«Да, трудное слово, — соглашаюсь я, — но ничего, сейчас получится».

Она, собравшись: «Мэни ингинир… бля! Инджини–ирз… лёрн форин лан–гу–а-ге ёбт… нет, лэн–гви–джи-з!» И, наконец, прочувствованно и светло, на выдохе срывается: «Пиздец!»

И она права, потому что это в самом деле именно то, что я чувствую.

Петров, послушный воле составителей гомункул, игрушка их пуританского воображения, уже давно представляется мне юмористическим персонажем. Героем комикса. Иногда на этих текстах я не могу сдержаться, хохочу, и ученики смотрят на меня вопросительно, не понимая, что так забавляет их странного учителя. Но, очевидно, списывают эти приступы на счет общей придурковатости образованных людей.