Номерные сказки

— Плюс ко всему великий питейных дел патриарх. Опосля меня первый, — и вложил в руку доисторической чеканки платиновый в алмазах ковшик.

— Минус отлить скорей, — пожелал ненадолго пришедший в сознание шут и был немедленно с почестями под руки в ближайший куст удовлетворен. Удовлетворен был и царь, но немного позднее, когда затихло все во дворце, когда раздались первые храпы, когда окончательно обнаглела в небе лунища, когда вылез непонятно откуда пред царский взор не прямоходящий, но зато с полным ковшиком шут и, проикав полночь, молвил:

— Продолжим...

Сказка №16

В этот день его царское величество был резов во время утренней пробежки, улыбчив за завтраком и превосходно остроумен на смотре племенных жеребцов. Бросая бравые диагональные взгляды, царь до полудня расхаживал по государству с инспекциями.

— Эт-та у меня што? — любуясь, спрашивал он у сопевших за спиной бояр.

— Сиречь стратегический запас репы, — подозрительно мужественным голосом отвечал какой-нибудь боярин. — Сверху погнила — сие в целях заблуждения вражеского. А в середке — самый смак скусу необычайного на случай, упаси Бог, войны длительной и беспощадной.

— Орлы! — отрывисто говорил царь, не глядя протягивал очередной орден, и правительственная комиссия шагала дальше.

— Эт-та у меня хто?

— Эт-та, надежа, водяное озеро, для вражеской конницы вплавь непреодолимое. На том берегу матрешечный завод малый огромной мощности, а слева от него котлован под новую пасеку.

— Молодцы! Фламинги! — царь бодро сбегал вниз и со дна котлована осмотрел приличный кусок неба. — Красотишша! Неба пчелам не жалеть! Ихние меды нам еще потребуются.

К полудню государь роздал все наличные ордена, заложил себе два памятника, конный бюст и стелу с глазами, и велел пикничать.

— Чего-с? — переспросил один из ближних бояр.

— Откушать на природе изволю, — царь повернул корону козырьком назад, что означало конец официальной части, и поманил шута. — А ты, Сеня, суды подь и по праву руку воссядь. Ноне за едой государственный вопрос решить надо. А потому как колокольчик тока у тебя — ты и председательствовать будешь.

Когда озадаченные бояре расселись вокруг скатерти, когда царь сделал первый надкус здоровенного ломтя говядины, когда испил первый ковшик, когда икнул ему вслед, шут тряхнул звонкой своей башкой, и царь выпалил:

— Война...

Бояре от неожиданности поперхнулись, казначей посолил себе туфли, а шут засмеялся, но как-то несколько боязливо.

— ...правонарушениям! — договорил царь, открывая вилкой раковину и глядя устрице прямо в глаза. — Пора, пора, робяты. Ишь ты, сурьезная какая! Съем я тебя ноне, матушка, съем!

Откушав устрицу, государь подождал отрыжки, исполнил и, томно осмотрев появившийся живот, сказал:

— Сами посудите. Ежели раньше на кажные десять дворов по одному преступнику приходилось, то теперя в среднем наоборот. Убивств, слава Господу, не имеем. Но хомутов кражи! Но крики непотребные по ночам! Личную царскую пугалу на сельскохозяйственной выставке исковеркали! Надысь бабу татуированную в селе видели, в колодец сморкалась. Сезон еще не открыли, а в лесу половина медведей с фингалами бегает. Ежли дальше так пойдет, то замест правового гусударства мы с вами шайку бандитскую возымеем. А там и до конституции недалеко. Меры нужны, бояре. Крутые, но жесткие. Скорые, но быстрые.

Бояре молча глядели в скатерть. Большинство перечисленных деяний, включая ночные вопли и двух отлупленных медведей, приходилось на долю оратора. Редко имевшее свое мнение духовенство синхронно перекрестилось и нейтрально вздохнуло. Шут, весь в воспоминаниях о сельскохозяйственной выставке, которую они с государем приняли спьяну за вражескую оккупацию, улыбнулся. Ночная пешая атака из кустов да под молодецкий свист была хороша. Сторож забаррикадировался в будке, а два ухаря, размахивая колпаком и короной, валили ларьки, прыгали сквозь стенды, допросили с пристрастием пугало и расстреляли его картошкой. Государь с рупором обошел весь племенной скот, не погнушавшись крикнуть в ухо даже маленькому декоративному хомячку, а шут скрещивал коня и курицу до тех пор, пока конь был в сознании. Разогнавшись от самой околицы, царь пробил дверь сторожки, выхватил из рук ополоумевшего сторожа трещотку и заснул. Шут до утра бродил среди поверженных экспонатов и опочил на восходе головой на чурке для разделки туш. Боярину-пропагандисту стоило больших трудов убедить общественное мнение в нормальности и даже некоторой необходимости происшедшего.

— Повелеваю!.. — государь встал и поднял руку. Все замерли.

Бояре оттопырыли уши, воины широко раскрыли глаза, духовенство принюхалось.