Non Cursum Perficio (СИ)

-Ссволочь, – тихо сказал Камилло об Элен Ливали и покачал головой. – Вот так взять и всё разрушить... Сволочь.

-Не суди, Камилло, – неожиданно сказал Рыжик, отпуская его рукав. Он поднялся на крыльцо единственного подъезда и замер перед замызганной, облезлой дверью, касаясь её кончиками пальцев.

-Никого не суди, кроме себя... Потому что по-настоящему страшен только такой суд. Иногда так страшен, что ему предпочитают смерть...

Камилло не нашёлся, что ответить. Впрочем, своего мнения о поступках и личности Элен Ливали он менять не собирался.

-Дальше я должен идти один, – Рыжик продолжал нервно скрести дверь в подъезд ногтями, постукивая по крашеной фанере. – Дождись меня, пожалуйста. Я буду помнить, что обязан вернуться к тебе, и мне будет проще. Но если что-то пойдёт не так... просто позови меня, Камилло. И я вернусь, я тебе обещаю. Ты мне веришь?

-Да, – серьёзно кивнул Диксон. – Всегда. Потому что вижу тебя в темноте.

Рыжик ничего не ответил – только блеснули глаза, да нервно дёрнулся рот. Потом скользнул за дверь – и пропал, растворился в своих сумерках, стал их частью, безвольно опускаясь на дно, не в силах противостоять великой, притягательной силе умирания.

Плачь, плачь своей вишнёвой кровью, мой крылатый страж Садерьер, забивай себе в запястья укоры собственной совести – ты не удержал меня.

Игла ничего не чувствует, когда шьёт. А я – ?..

...Камилло курил уже четвёртую «Честерфилдину» – горький привкус табака не давал ему думать о горечи возможных потерь. На пронизывающем до костей ветру ему воочию виделись обрубленные, с разлохматившимися краями, якорные канаты, и уплывающий от него берег реальности. Диксон понял, о каком чувстве говорил ему Рыжик в начале весны – о чувстве корабля, которому оборвало все швартовы, якоря и паруса, и теперь несёт в море, которого нет ни на одной карте. «Твои деревья бук, и дуб, и бальза, ты принадлежишь земле...» – вспомнил Камилло слова Рыжика. Вспомнил свою тёплую, уютную кухню, где пахнет ванилью и крепким кофе – и протянул эту ниточку памяти из дома сюда, в мёртвые Берёзники. Повернулся лицом к северо-западу – там Фабричный квартал, там его переулок со старым шестиэтажным домом из красного кирпича...

С шорохом развернулась перед глазами карта – «меркаторская», – понял Камилло, хотя никогда в жизни не видел таких карт. Тонкая координатная сетка, в которой рыбками трепещут-бьются названия населённых пунктов, и за каждым из них – выплывающая из сумерек картинка нужного тебе места. А вот и длинная тёмная нить, идущая через карту – их с Рыжиком маршрут...

Аннаполис. Тёмные русла пустых улиц, сбившиеся на перекрёстке в кучку озябшие такси с изумрудами огоньков, запах дыма из заводских труб, хлопающее на балконах бельё...

Северная. Кирпичные высотки общежитий, стаи бродячих собак, небо в равной вате облаков, испуганная и робкая улыбка эмигрантки из Берёзников, что жарила тогда рыбу в грязной кухне...

Никель. Зарево стеклянных шахт на горизонте, рабочий с зашитым ртом, чёрные нефтяные коровы, что с печальными вздохами выискивают в траве у насыпи просроченную память, надписи «Смерть несогласным!» на подъездах старых домов с оборванными проводами...

Кирпичное. Корпуса интерната – ярко освещённые белыми бестеневыми лампами дорожки, кованая ограда в виде сплетённых стебельков ландышей. Дети Некоузья, будущие граждане клина – мальчики в черной с белым кантом форме, девочки в длинных синих платьях, с вшитыми под кожу медными нитями. Улыбающаяся Элен, которая смотрит из окна своего кабинета на север, где её ждет Льчевск и новая победа...

И все другие, странные и незнакомые, никогда не виданные, живущие своими законами городки и посёлки, все линии трамвайных маршрутов и подземного монорельса – всё сейчас лежало перед Камилло, перечёркнутое тёмной нитью, что связала его с домом. Диксон коснулся карты, желая приблизить, ухватить – а потом быстренько свернуть и запихать в карман, пока не отняли!

... и едва не свалился с крыльца, по-куриному взмахнув руками. Дико огляделся по сторонам, словно подозревал всё окружающее в каком-то непонятном заговоре. Сетка в ограде брякала от ветра, где-то дребезжало в раме разбитое стекло, по асфальту катилась пивная банка. Хм.

Камилло осторожно прикрыл глаза, и тогда пейзаж снова заслонила меркаторская карта. Сеть с паучьими пунктирами краёв граней, с прямой струной Центрального меридиана миров, со всеми рыбками-названиями... «Антинель», – подумал Диксон, желая увидеть то место, откуда был Рыжик. Сеть координат послушно съехала правее, на северо-восток, за Льчевск, Эль Кристалино и Грюнкап, открыв ему девять трепещущих букв. А за ними, как за облачной пеленой, как за завесой дождя, Камилло увидел...