Нонна Мордюкова и Вячеслав Тихонов. Как казачка Штирлица любила

– Сделала все, что в моих силах, и теперь, хоть режьте, больше ничего не могу… – После чего громко крикнула Михалкову: – Ну вот вы сейчас повторили то, что я сказала. Что же тут нового?

Она надеялась, что режиссер подумает как следует и примет решение, что сцена снята. Ведь, будучи талантливым человеком, Михалков так и не мог объяснить, что конкретно его не устраивает.

Но вместо этого Никита Сергеевич вновь взял в руки микрофон и громко-громко заговорил:

– А сейчас мы будем на народной артистке СССР отбивать чечетку!

Тут то и нашла коса на камень. Нонна Викторовна развернулась и пошла домой, не желая больше даже видеть Михалкова, не то что работать с ним.

Она отправилась в специальный вагончик, служивший гримеркой для актрисы. Нонна только ногу на ступеньку поставила, как тут же ступенькой выше свою ногу бухнул Михалков со словами:

– Эпизод-то надо доснять.

– Отойди. Я уезжаю. Все! – зло и непоколебимо ответила Мордюкова.

– Что ты, Нонночка? – немного жалостным голосом взмолился Никита Сергеевич.

Рассудок актрисы тут же помутился. Глаза налились яростью.

– Не Нонночка, а Нонна Викторовна! – громко прокричала она.

После чего Мордюкова что было силы ударила Никиту Сергеевича в грудь, да схватила за рубашку так, что посыпались импортные пуговички.

Кадр из кинофильма «Родня». 1981 г. «Одинокая женщина – это неприлично!» (из кинофильма «Родня»)

Придя в гостиницу, Нонна еще долго не могла успокоиться. “Слава Богу, – говорила она про себя, – отделалась. На черта они мне сдались: эта картина, эти мальчики современные? Найду себе какого-нибудь режиссера – деда с бородой, и будем мы с ним делать фильмы”.

Но уже в следующее мгновение в дверь постучали, и вошел Никита Сергеевич. Весь красный, а по щекам лились слезы.

– Нонночка… Нонночка… – приговаривая, пополз он к ней на коленях.

– Тихо! Замолчи! – пресекла она его грозным тоном.

– Нонночка, да, мы расстанемся… Я согласен, мы не нашли сегодня общего языка, но дай высказаться, только высказаться!

И сел Михалков рядом, потянул к актрисе руки и стал молить о прощении. Тут-то сердце женское и не выдержало, ей стало его жалко, гнев улетучился, и она прошептала:

– Ладно, хватит, на работе всяко бывает. Я остаюсь.

– Остаешься? – переспросил Михалков, будто не поверил своему счастью.

– Остаюсь-остаюсь, – кивнула Нонна Викторовна и улыбнулась.

Тогда Михалков взял со стола недопитую бутылку с коньяком и произнес:

– Пойдем, милая. Пойдем ко всем нашим – пусть видят, что мы помирились. Помирились ведь мы с тобой?

– Да, помирились-помирились!»