Нопэрапон

Тон у Монаха чуть снисходительный, но Ленчик только улыбается про себя.

— Будет, Володя. Обязательно будет.

И улыбается уже открыто, в ответ на кислую гримасу Монаха.

Конечно, далеко не всем Бог таланту отвалил сверх всякой меры. У кого здоровья не хватает, у кого упрямства. Но люди занимаются, из года в год. Старое правило: приходишь сам, уходишь сам. Гнать нельзя. Если человеку надо, значит, мы дадим, а он возьмет, сколько каждый дать-взять сможет. Тот же Димыч, к примеру. Ну не выйдет из него мастера, хоть разбейся! Но, с другой стороны, когда он только в школу пришел — это же были полные дрова! А сейчас… в общем, ничего уже. Хотя и лентяй. И все-таки наш человек.

Монах тоже поначалу таким казался. Приходил, занимался, на тренировках не сачковал, глаза внимательные… А потом — пропадать начал. По другим школам шастать. Из одних его гнали вскорости: им медали нужны, на кой им бесталанный Монах? Другие оставляли, с радостью: еще бы, экий собеседник! Потом, правда, опять гнали; или он сам уходил — на поиски. Все доказать тщился; и добро б себе самому… Вот до сих пор и ищет незнамо что. Так и не понял: не, бывает секретов, не бывает волшебных палочек. А бывает только работа, ежедневная, изнурительная, — вот и весь секрет…

— Ну, а меня бы ты, к примеру, к себе в контору взял? — криво усмехается Монах.

— Нет, — честно отвечает Ленчик.

— Почему? — Кажется, Монах искренне удивлен. — Рожей не вышел?!

— Рожа здесь ни при чем. Характер у тебя не тот. И, ты уж извини, возраст. Поздно исправлять.

— А у них — тот? — презрительно кивает Монах в сторону, куда удалились «ребятишки».

— Нет. Пока нет. Но будет — тот.

— Ладно, допустим. — Монах явно обижен. И поделом: кто его просил лезть не в свое дело? Сам нарвался. Хотел честного ответа — и получил. — А вот насчет возраста… По-моему, ты, Леня, ошибаешься.

И Ленчик понимает, куда разговор катится. Монах явно завелся: задело за живое, что таланты его великие никто не признает. Вот и очередной скептик в том числе.

Он становится в некое подобие стойки и с рычанием больного носорога лупит воздух. Наверное, ему кажется, что эти движения неотразимы.

— Ну как?

«Как? Да все так же. Как год назад. Как два года… пять… десять…»

— думает Ленчик, но вслух произносит:

— Честно, Володя? Не впечатлило.

— Да, наверное, — неожиданно сникает тот. — Тут с предметом работать надо. Иначе не видно.

— Ну давай станем, набивочку постучим, — предлагает Ленчик. — Только недолго, мне по делам пора.

Жаль Володю обламывать, но и врать ему противно.

— Набивочку? — Монах смотрит испытующе, редко моргая белесыми ресницами. — Ну давай постучим. Только аккуратно.

Аккуратно так аккуратно.

Стали. Верх, центр, низ. И с другой руки… Казалось бы, проще некуда. Первый год. Но Володя поначалу все равно путается, и Ленчику приходится вслух повторять: «Дзедан, чудан, гедан. Дзедан, чудан, гедан. Дзе…» Руки у Монаха деревянные. Он и раньше весь зажатый был, а сейчас — так совсем. Зажатый… дзедан, чу… ах ты черт!

Левое предплечье взрывается резкой болью.

Ленчик рефлекторно делает шаг назад, и очередной удар партнера уходит в пустоту, в результате чего Монах едва не падает. С равновесием у него всегда были проблемы.

— Ленчик, что с тобой? — Володя явно испуган, но отнюдь не растерян. — Перестарался, да?

— Да с рукой что-то…

— Слушай, может, тебе в травмопункт надо? — Монах суетится вокруг, но близко не подходит, словно опасаясь прикоснуться к старому знакомому.

— Ничего страшного. Я сам.

— Ну, ты извини, Ленчик… Но ведь я ж тебе говорил! Говорил! — В его голосе вдруг прорывается едва сдерживаемое торжество.

Сегодня он доказал. Доказал… что?! Что человек, который толком ничего не умеет, за какие-то полгода, пока Ленчик с ним не контачил…

Морщины комкают лицо Ленчика: неудачно повернулся, и боль внутри предплечья злобно дергается.

Монах прощается и быстро уходит, загадочно пообещав как-нибудь забежать в гости и «все-все рассказать».

Дела…

Рентген показал трещину лучевой кости. Через час Ленчик уже мог любоваться своим новеньким гипсом, который ему предстояло носить две недели. И потом еще месяц — щадящий режим.

В такси на него неожиданно накатила дурнота, и очнулся Ленчик только у самого своего дома. Рука почти не болела, но все тело было ватным, чужим, и противно саднил крестец.

То, чего он боялся больше всего на свете.

Поднявшись к себе, Ленчик набрал телефонный номер.

ДМИТРИЙ

Настроение с утра было крайне пакостное. Писать хотелось не больше, чем плясать вприсядку, но я все-таки заставил себя сесть за компьютер. Вывел на экран файл романа, над которым мы сейчас работали. Пробежал глазами два-три написанных позавчера абзаца. Текст казался искусственным, будто матерчатый тюльпан: вычурность фраз, чужой, надуманный быт, мистические навороты…

Бывает.

И, к счастью, не очень часто. Главное, не верить ни собственной хандре, ни собственному восторгу, когда любое слово кажется шедевром на века.

Ох, помню, морока была: воспитать в душе персонального «адвоката дьявола»!…