Нора Галь: Воспоминания. Статьи. Стихи. Письма. Библиография.

        Или сцена похорон: «Вокруг сверкала и захлебывалась солнцем всё та же однообразная равнина... Солнце расплавило гудрон. Ноги вязли в нем и оставляли раны в его сверкающей плоти» (Галь, с.123).

        «Вокруг были всё те же залитые солнцем поля... Асфальт потрескался от жары. Ноги вязли в нем и оставляли искрящийся на солнце след» (Адамович, с.39).

        И дальше Галь нагнетает ощущение жары и черноты:

        Клеенчатый цилиндр возницы маячил над катафалком, словно тоже слепленный из этой черной смолы. Я почувствовал себя затерянным между белесой выгоревшей синевой неба и навязчивой чернотой вокруг: липко чернел разверзшийся гудрон, тускло чернела наша одежда, черным лаком блестел катафалк.

        (Ср. франц.текст: Autour de moi, c'était toujours la même campagne lumineuse gorgée de soleil... Le soleil avait fait éclater le goudron. Les pieds y enfonçaient et laissaient ouverte sa pulpe brillante. Au-dessus de la voiture, le chapeau du cocher, en cuir bouilli, semblait avoir été pétri dans cette boue noire. J'étais un peu perdu entre le ciel bleu et blanc et la monotonie de ces couleurs, noir gluant de goudron ouvert, noir terne des habits, noir laqué de la voiture (p.35-36).

        Передав «черноту» окружающих предметов повторением глагола «чернел», сопровождая его различными характеристиками («липко», «тускло») и потом заменив его глаголом «блестел», Галь передала напряженность, интенсивность, навязчивость ощущений героя.

        В варианте Адамовича этот отрывок сделан тяжеловесно и вяло:

        Шляпа из дубленой кожи на голове возницы казалась куском той же черной грязи. Всё чуть-чуть перепуталось в моей голове: синева и белизна неба, однообразие липкой черноты асфальта, тусклой черноты одежд, отполированной черноты дрог.

        Нас уже не удивит в тексте Галь, что «красная, как кровь, земля сыпалась на мамин гроб, мешаясь с белым мясом перерезанных корней» (с.123). Адамович: «обрывки белых корней, в ней (то есть в земле, – Ю.Я.) мелькавшие».

        Именно смелое отношение к метафоре, заложенной в тексте Камю во всем, что относится к чувственному миру, позволило Галь так блестяще решить труднейший для переводчика и истолкователя финал VI главы 1-й части. Я позволю себе процитировать этот отрывок, начиная от «подготавливающих» его фраз, и конец – почти целиком.