Нора под миром

— Так, значит, у Наташи больше нет молнии в ладони? — разочарованно спросила Катя.

— Нет, деточка моя. — ласково ответила волшебница. — Это только на время пути, как и крылья.

Утром отбывали в город Семёновы и вместе с ними — Антонина с дочерью. Поэтому под рассвет разговоры стихли и все отправились спать. А селембрийцы, попрощавшись, ушли в ночь. Они уходили в Бермудский Треугольник, попросив не сопровождать их.

* * *

— Ой, мама! — жалобно прощалась немолодая Виолетта. — Вы уж тут не пропадайте без меня!

— Да полно, Валя! — душевно отозвалась Маниловна. — Ты уж хоть изредка заглядывай ко мне! Чай не чужие!

— Батяня, — заголосили близнецы Варюхи. — конфет нам привези!

— Да ладно вам, деды. — смущённо бормотал помреж Володя Мазурович. — Да ладно, привезу.

Он стоял рядом со своей вовсе не дородной и не длинноногой, и даже не слишком молодой Кристинкой Жвакиной, простой гримёршей. Сам невысокий, с залысинами и далеко уже не первой свежести, затрёпанный в кинематографе мужик. Гламурные красотки куда-то сгинули, а вместо них возникло сказочное тепло домашнего уюта, запах свежего теста, молока, чудной деревенской бани, подсолнухи, грядки лука и моркови. По весне так сладко пахнет белая сирень, летом — раздольные поля люпинов. Яблочный дух плывёт из сада, стучат в окна со слабым ветерком раскидистые вишни. Летят белой свадебной фатой потоки нежных лепестков. Непередаваемый запах белых, подосиновиков, рыженьких лисичек. Пьянящий аромат сухих грибов, развешанных над печкой. Маслята в эмалированном ведре. Метёлки зверобоя.

— Когда-нибудь у нас с тобой всё это будет. — ласково сказал он своей Кристинке.

И она счастливо вздохнула. Видение не желало уходить: два белоголовых малыша рядком на лавке. Измазаны вареньем. А в пухлых пальчиках по прянику.

— Ты уж не подохни от пьянки-то, Кузьма. — просила Любовь Захаровна Козлова.

— Да ты, Люба, за меня не беспокойсь. — отзывался несгибаемый лесник. — Сама, смотри, в своём кине не пропади!

Все отъезжали. Один за другим фургоны и джипы отчаливали и уплывали под зелёный свод коридора, ведущего в нормальную жизнь. Без всяких колдунов, мороков, деревенских свадеб.

— Кондаков, вы едете? — спросил Мазурович, уже из машины.

— Ехай, Вова. — отозвался Виктор. — Мы тут маленько поснимаем из натуры и догоним вас.

Его фургон пойдёт последним: Немучкин надумал поснимать в дороге и теперь ставил на стационарную штангу свой драгоценный аппарат.

— Борис, смотри, Леший тащит к нам. — бросил оператору Виктор. — Наверно, попрощаться хочет. У тебя осталась водка? Нальём ему.

Лесник подошёл вихлявой походочкой и неспокойными козьими глазами осмотрел машину и двух её обитателей.

— Пчела из кельи восковой летит за данью полевой. — иронично прокомментировал его выход Кондаков.

— А дать бы тебе, Витюша, в рожу. — мечтательно сказал лесник.

Оператор с режиссёром переглянулись.

— Это за что же, Кузьма Матвеич?

— А чтоб тебе, барин, жилось нескучно. — ответствовал лесник.

— Ты, Леший, пережрался самогонки. — деловито известил его Виктор. — Поэтому последняя доза будет лишней.

И вылил весь стакан в траву.

Камера снимала выкрутасы, которые выделывал Леший перед задком машины и тщательно запечатлевала все его словесные фантазии.

— А ты какого… сюда припёрся?! — кричал в камеру окончательно ополоумевший лесник. — Игра вам всё…! Не знаете, на что кидаться!

Его одичавшая физиономия с торчащими седыми волосами и драной, как мочалка, бородой заполнила весь видоискатель.

— Куды от вас деваться, от фашистов! Продали всю Расею!

Он заревел белугой и затопал сапожищем, грозя обоим заскорузлым кулаком.

— Спасу нет от вас, от окаянных! Силы небесные, смилуйтесь: что творится!

Обалдевший Кондаков не знал, что и сказать, чем успокоить дурака, как отвязаться. А Борис скрывал за камерой ухмылку.

— Отец, да ты чего… — растерянно проронил Виктор.

— Молчал бы ты, сынок! — издевательски кинул тот. — Бери-ка шапку да ступай за мной по кругу! Всю землю загубили! Анафемы продажные! Ироды расейские, Иуды Искариоты! Из всего смех да забаву сделали! Чего ты ещё тут не нашёл у нас?! На, смотри, вражина!

Деревенский скандалист разорвал на себе грязную рубаху и выставил на обозрение заросшую седой шерстью стариковскую костлявую грудную клетку.

— Ай, барыня, барыня! Барыня-сударыня! — заревел он, хлопая себя по заду.

Куражась и издевательски оря матерные песни, Леший удалялся вдоль деревни, дёргал жалкие жерди варюхинской изгороди, пинал ногами лопухи, сбивал со столбиков дырявые горшки. Заливаясь тонким смехом, оба старика Варюхи указывали пальцами на съёмочную группу. Вышла из дому Маниловна и встала у своей калитки, подперев ладонями широкую, как бочка, талию. Выставив вперёд засаленный живот, она с великим удовольствием наблюдала за отъездом дорогих гостей.

Из своего дома выбралась с ведром помоев старая Лукерья. Она не глядя выплеснула на дорогу картофельные очистки и луковую шелуху.

— До свидания, бабушка Лукерья. — вежливо сказал Кондаков.

— А скатертью тебе дорога…! — радушно отвечала бабка. — Не забывайте нас…, ходите чаще мимо.