Нора Вебстер

Однажды вечером, несколько недель спустя, она приехала на собрание “Граммофона” рано и оказалась в зале наедине с доктором Редфордом и его женой. Давным-давно доктор одолжил Морису книгу — она понятия не имела какую, но Морис ее куда-то засунул. Они обыскали весь дом, но тщетно. Спросив о книге несколько раз, доктор Редфорд приехал к ним спозаранку в субботу и заявил, что ему нужно свериться с книгой, он что-то пишет. Морис еще был в пижаме, а Нора — в халате. Доктор Редфорд грозно маячил в прихожей. Он сказал, что не уйдет, пока книга не найдется. Нора вспомнила его надменный и пренебрежительный тон, когда она предложила ему чаю. Морис в передней комнате перерывал книжные полки, он пригласил доктора Редфорда присоединиться. Затем Морис принялся за большой шкаф в дальней комнате, где хранил свои бумаги. Когда доктору Редфорду стало ясно, что книги не найти, он удалился. Морис проводил его до порога, закрыл за ним дверь и целый день пребывал в задумчивости.

— Много у вас работы? — спросила Нора доктора Редфорда.

— Ох, да приемная с утра заполняется и после весь день забита, — ответила миссис Редфорд.

Норе было любопытно, спросит ли доктор Редфорд о книге — вдруг нашлась. Не мог же он забыть тот давний субботний эпизод.

Когда собрание завершилось, миссис Редфорд отвела Нору в сторонку поговорить с глазу на глаз.

— Мы заметили, как вам нравится музыка, — сказала она. — И вы ни звука не издаете, пока играет пластинка. Мы будем рады, если вы как-нибудь заглянете в Риверсайд-хаус. По вечерам мы часто слушаем музыку.

— Не уверена, что смогу, — ответила Нора. — Я стараюсь не оставлять мальчиков одних.

— Ну, тогда дайте нам знать.

* * *

Миссис Редфорд позвонила Норе на работу, спросила, не сможет ли та выбраться на следующей неделе. Ее устроит любой вечер. Нора крайне удивилась, поймав себя на том, что договаривается на понедельник к восьми. В четверг же на собрании “Граммофона” чета Редфорд села рядом с Норой, и в паузах между записями миссис Редфорд толкала ее в бок и делилась мнением о музыке. На выходе с ней заговорил доктор Редфорд:

— Давайте решим, что будем слушать в понедельник из вашего любимого, — а может быть, мы поставим вам и что-нибудь новое.

Нора рассказала об этом Филлис, и та посоветовала все отменить.

— Это жуткие зануды. Он верный сын Тринитиколледжа и Ирландской церкви. Странно, что у него вообще есть пациенты.

— Зачем они меня пригласили?

— Им нравится пускать пыль в глаза.

— Но мне-то зачем пускать?

— Они увидели, что вы нравитесь всем там.

— Не думала, что меня вообще кто-то заметил.

— После всего, что вы пережили, все считают вас…

— Кем?

— Достойной уважения, наверно. Уж как минимум.

* * *

Дом находился между Милл-Парк-роуд и рекой. Два входа — маленький, с вывеской “Кабинет врача”, и побольше, который вел в старое двухэтажное здание с садом.

Открыла миссис Редфорд.

— Зовите-ка меня Эли, — сказала она. — У нас не приняты церемонии. Тревор наверху. У него есть старый пациент, который живет неподалеку от Блэкступса, он очень слаб, и если позвонят, то Тревору приходится ехать. Но имени его я не назову, иначе Тревор меня убьет. Мы ведь должны соблюдать полную конфиденциальность.

Тревор появился в красном пуловере и белой рубашке с открытым воротом.

— Я думаю, что перво-наперво мы немного послушаем Шуберта, — заявил он. — Вы не против? И можно выпить джина с тоником.

Он проводил ее из прихожей направо, в длинную комнату. Везде, где у других красуются фарфор или книги, у Редфордов стояли пластинки. Проигрыватель располагался на подставке, по обе стороны от камина высились большие колонки.

— Старый Ройкрофт гордится своей коллекцией, — сказал доктор Редфорд, — и у него, конечно, есть раритеты, но он был ошеломлен, когда пришел сюда и взглянул на верхнюю комнату, где мы храним большую часть пластинок. Я много работаю, и если другие предпочитают гольф или сафари, то мне по душе вот это. Музыка.

Нора кивнула и улыбнулась. Трудно было найтись с ответом. Вошла миссис Редфорд, неся высокие стаканы с джин-тоником, ее муж поставил на вертушку пластинку.

— По-моему, это одна из самых жутких и печальных композиций. У меня от нее всегда мурашки. “Лесной царь”.

Час или больше доктор Редфорд проигрывал немецкие и французские песни; одни были быстрые, с громовым фортепианным аккомпанементом, другие — медленнее и меланхоличнее. Каждую он предварял вступлением, как будто выступал по радио. Как только он снимал пластинку с проигрывателя, жена исправно вкладывала ее в конверт и ставила на место. В паузах миссис Редфорд подливала в стаканы джин-тоник.

— Вы любите Рихарда Штрауса? — спросил доктор.

— Не уверена, — ответила Нора.

— Что ж, я подумал, что неплохо будет послушать несколько его ранних вещей, они весьма утонченны, а после мы приободримся и закончим “Четырьмя последними песнями”. Конечно, они не всегда назывались так. По-моему, он лучше всех умел достигнуть пиковой интенсивности.