Читаем Норби полностью

Норби

— Мсье Домье! А что ваши коллеги говорят о землетрясении в Польше?

— Смотря какие, мсье Корд.

Рыжий привстал, окидывая взглядом шумный зал. Вернувшись на место, кивнул куда-то влево.

— За два столика от нас. Жермен де Синес по кличке Кальмар. Три года назад он уже писал о чем-то очень похожем, тогда это оценили, как очередной его эпатаж.

Поймал мой взгляд, понимающе усмехнулся.

— Все материалы принесу завтра.

Я покачал головой.

— Сегодня.

* * *

В бар при «Одинокой Звезде» я заходить не собирался, но шум, оттуда доносившийся, невольно заставил остановиться. Уж слишком громко там орали.

Нет, не орали — пели!

Солдат вернуть мечтает любовь минувших днейЖдет Роза из Техаса, что он вернется к нейТой Желтой нежной Розы солдату не забытьВернется он к любимой, чтоб вместе с нею быть

Столы сдвинуты, дым коромыслом, а посреди толпы разгоряченных парней — сержант Тед Ковальски собственной шкафообразной персоной. Все поют, он дирижирует. Песня, кстати правильная, техасская. Как раз для «Этуаль Солитэр».

Прекрасен цвет любимой, глаза ее горят,Сверкают как бриллианты, и помнит их солдат.Поете вы, ребята, про «Самый лучший Май»,Но родина той Розы — Техас, любимый край.

Кажется, уже празднуют. Интересно, что именно? В газетах пишут разное, но очевидно одно: наступление русских на Варшаву сорвано. А на юге поляки сами перешли в наступление, и не одни, а вместе с венграми.

Я мысленно вырвал из Конспекта пару страниц. Пока это еще не критично. Пока…

Теперь и я обзавелся папкой, но не картонной, а кожаной, с медными застежками. Ее содержимое мне предстояло изучить до завтра. И начать следовало с параболоида, который, если верить школьным учителям, не более чем геометрическая абстракция, незамкнутая поверхность второго порядка.

Течет там Рио-Гранде, и звезды так близки,И тихой летней ночью грустишь о друге ты.Солдат Техас покинул свободу отстоять,Но знает, что солдата там Роза будет ждать.[21]

10

— Плохи их дела, совсем плохи, — учитель, сосед по камере, улыбался сквозь кровавую корку на лице. — Под Варшавой наши-то дали им жару! Второе Чудо на Висле! Я не очень верующий, панове, но Иисус любит Польшу!..

Географа приволокли с допроса и кулем бросили прямо на цементный пол. Бывший гимназист заметил, как темным огнем вспыхнули глаза, казалось бы, равнодушного ко всему шведа. Вдвоем они уложили соседа на нары, Стурсон-Сторлсон достал носовой платок, смочил водой. Кровь отмывалась плохо.

— Сейчас их комиссары виновных ищут.

Сосед попытался привстать, но тщетно. Застонал, опустил голову на крашеные доски. Но все равно улыбнулся сквозь кровь.

— Им обязательно надо кого-нибудь найти, расстрелять и отчитаться перед начальством. Каннибалы — и обычаи у них каннибальские. До подполья не дотянутся, руки коротки, так они придумали тюремный заговор. Точно как при Французской революции, в Париже! Мы с вами, панове, готовим восстание. Я — руководитель, вы, пан Стурсон, связной фашистской разведки, а вы, пан Земоловский, боевик, присланный «Двуйкой» как раз ради такого случая. Вам, панове, ничего советовать не могу, но я все подписал. По крайней мере, бить больше не будут.

Доброволец Земоловский учителю сочувствовал, но почему-то не верил. Слишком уж тот был словоохотлив. Мертвая трясина Памяти колыхнулась, и он увидел тюремные стены, но другие, хоть и похожие. Он сидит на нарах, рядом сосед. Еле различимый шепот: «Им все известно, лучше признаться, иначе отправят в лагерь, в Березу, оттуда не возвращаются». А он молчит, хотя знает, что Береза Картузская — верная смерть.

Не признался. Через два дня его отпустили. Тогда он и понял, что лучшая тактика — молчание.

Бывший гимназист шагнул в узкий проход между нар. За немытыми стеклами зарешеченного окна плавало что-то серое, непонятное, словно небо затянули пыльной парусиной. В лицо ударил холодный ветер, принеся обрывки старого военного марша. Очередная колонна убитых, правых и неправых, уходит в Никуда, в вечность и покой, а он все еще здесь.

— Подожди еще немного, Никодим, — донеслось с Последнего поля. — Подожди!

Он шевельнул губами, неслышно и неразличимо.

— Жду.