Норби (СИ)

На «малыша» бывший гимназист решил не обижаться. Имя действительно детское, к тому же прозвучало совсем необидно. Ремень же пристегивался без всяких проблем, просто прилипал.

Девушка присела рядом, устроилась поудобнее. Тем временем странный швед, он же профессор, занял кресло. Пилота?

– Мы полетим, фройляйн?

Та на миг задумалась.

– Едва ли, скорее будем скользить. Представь себе торпеду.

Торпеду? Антек потер лоб, пытаясь вспомнить. Что-то знакомое, очень знакомое.

– Точно! Люкс-торпеда, я на такой ездил!

Краков, два года назад. Лето, вкус мороженого, шумный вокзал. Он был там не один, кассир выдал ему два билета. Место у окна досталось кому-то другому, но он, тогда еще гимназист (точно! точно!), почему-то совсем не расстроился. Поезд Краков-Закопане. С кем же он ездил?

Искра памяти погасла, и он огорченно вздохнул.

– Люкс-торпеда? – девушка, кажется, удивилась. – А! Автобус на рельсах? Это, Антек-малыш, баловство, поляки решили утереть нос бошам. Те никак не могли довести до ума свой скоростной поезд, поляки их вроде как опередили. Только вагон не польский – австрийский, завод Austro-Daimler-Puch.

Вспыхнул экран. На миг стал виден ночной лес и краешек звездного неба. Швед, уже сидевший в.

Торпеде? Значит, все-таки пилот!

В пилотском кресле, надел большой черный шлем с наушниками. Экран побледнел, поверхность словно захлестнули серые волны. Корпус еле заметно дрогнул, кажется, они уже двигались… Нет, опускались! Но куда? В землю, в разрытый рыхлый грунт?

– Не спрашивай пока ничего, – пальцы девушки коснулись его локтя. – Скоро все тебе расскажут. Что обещал, помнишь?

Торпеда вновь дрогнула, но уже совсем иначе. Легкая вибрация сотрясла корпус, экран побелел, затем посреди него вспыхнула яркая синяя звездочка. Стурсон-Сторлсон положил руки на черный штурвал.

– Помню, – вздохнул Антек. – Записался в крепостные. Теперь я ваш.

– Виллан, – она весело улыбнулась. – А хорошо звучит: Антек Виллан! Только не наш – мой. Ты же именно мне обещал!

Вибрация стала заметнее, послышался низкий ровный гул. Торпеду тряхнуло, дрогнула синяя звездочка на экране.

– Мы уже едем, светлая госпожа?

Она, вновь усмехнувшись, стащила с правой руки перчатку, протянула ладонь.

– Едем! Госпожой, Антек-малыш, будешь меня звать, когда повелю. Ты – Антек, я. Задумалась, закусила губу.

– Мара! Не представляешь, как давно меня так не называли.

Он не хотел, но удивился. Девушка его никак не старше! Впрочем, если и она колыбельную вспомнила, то и вправду давно.

Рукопожатие словно поставило точку.

* * *

Последнее поле опустело, даже ветер стих. Осела пыль, сквозь низкие тучи выглянул белый череп Луны. Тихо-тихо.

– Ты сам выбрал дорогу, – негромко проговорила стоявшая рядом Смерть. – Не захотел ждать. Теперь даже Я не знаю, что будет.

На Последнем поле тоже удивляются. И даже вопросы задают.

– А кто знает?

Смерть дернула костлявыми плечами.

– Я тоже не всесильна, Никодим.

– Антек! – перебил он.

– Я просто делаю свою работу. А теперь работать будешь ты. Удачи не желаю. Антек.

Поле вздыбилось, пошло волнами, превращаясь в холмистую равнину на месте сгинувшего шоссе, в бурую лесную землю, в синюю точку на экране.

Он сцепил зубы, сдерживая стон, открыл глаза. Белый салон торпеды, экран с синей точкой, профессор у штурвала…

– Дохлый мне попался виллан, – пальцы Мары сжимали его запястье. – А если бы на максимальной скорости шли? Что у тебя на голове?

Повязку он содрал еще в лесу. Волосы запеклись в застывшей крови, прикасаться больно, но терпеть можно.

– Царапина, – он невольно поморщился. – Смазать бы чем-нибудь.

Мара улыбнулась.

– Будем тебя лечить, готовься. Виллан должен быть здоровым, сильным и глупым. А еще преданным.

– А умным – можно? – не выдержал он.

Девушка покачала головой.

– Не знаю, Антек. Представь! Ты в чужой стране, без документов, язык знаешь на уровне военного разговорника. Поймают – трибунал и расстрел под «Дунайские волны».

– К-какие волны? – опешил он.

Мара прикрыла глаза, сразу как будто став много старше.

Дунай голубой,
Ты течешь сквозь века,
Плывут над тобой
В вышине облака.
А ночью встает
Над тобою луна,
И песню поет
Голубая волна.

Оркестр играет, а ты стоишь у стенки, – у самой настоящей стенки, Антек! – и думаешь только об одном: успеют ли доиграть до конца. А потом залп, и музыка стихает[24].

– Ты. Ты это видела? – не выдержал он.

Мара покачала головой.

– Только слышала, на лице была повязка. Только в кино герои смело смотрят смерти в глаза.

В ее взгляде – серый сумрак Последнего поля.

– Иногда и шесть пуль не убивают сразу. Доктор был пьян, не стал даже проверять пульс. Гроб положили на телегу, отвезли на ближайшее кладбище. А парень был глупым, вместо того, чтобы бежать и спасаться, пробрался к могиле, оглушил местного сторожа, нашел лопату. Я даже не знаю его имени, Антек. Кличка – Лекс, он был бельгийцем. А дальше, как в сказке, принц выкопал Белоснежку, нашел врача и хорошо ему заплатил. Белоснежку долго лечили и вылечили.

– А Лекс?

Мара отвернулась.